У греков сохранилось представление о конях, как убийцах людей; в этом древние корни и мифа о Пегасе, первоначально не связанного с Беллерофонтом, и мифа о конях, сбросивших в бездну Фаэтона. Сам Аид лишь принимает покойников, но не выступает в активной роли убийцы; убийцей является конь. С этим хорошо согласуется утверждение Артемидора: «...видеть во сне коня означает смерть».
К циклу этих же представлений относятся кони Лаомедонта и, наконец, замечательные, блистающие белизной кони Реса, одаренные такой магической силой, что именно от них зависит судьба конной Трои: если они вкусят пищу с троянских пастбищ и напьются воды из Ксанфа — Троя не погибнет. Именно поэтому Афина и Гера внушают Диомеду и Одиссею мысль убить Реса и увести коней немедленно после прибытия их в Трою, чтобы предотвратить возможность вкушения пищи.[191]
Таким образом, в мифе конная Троя могла быть спасена конем и погибла от коня.[192]
Сам деревянный конь, погубивший Трою, конь, приуроченный позже к Афине, является пережитком более древних представлений, согласно которым не он был орудием воли людей, а люди были орудиями его воли. Этот более древний момент, сохранившийся пережиточно, тем не менее явственно проглядывает в легенде о гибели Трои, как это в ряде случаев подметил Найт.[193]
Предание о деревянном коне, отраженное уже в «Илиаде» и разработанное позже греческими трагиками, а затем и Вергилием, дошло до нас в позднем варианте, когда над конем, в качестве его укротительницы, встала Афина Гипподамия, которая у Гомера и почиталась троянцами вместе с Посейдоном.[194]
Напомним при этом, что Троя чтила коней и что самое изобретение хитроумного Одиссея (деревянный конь) и было основано на этом почитании коня в Трое.
Конь появился и на Крите и на материке позже других животных. Его более позднее появление в Египте (после гиксосов) вызвало и здесь усиленный интерес и естественный страх.
Использование коня лишь для войны, для битвы знати на колесницах — в то время как простой народ, масса, участвовала лишь в пешем строю — усиливало военное значение коня и колесниц и страх пеших воинов перед скачущими в пламени боя смертоносными конями, запряженными в легкие колесницы. И не случайно на таблетках Тель-Амарны царь Кипра в каждом письме регулярно желает фараону всякого благополучия «ему самому, его жене, его детям, его стране, его коням и его колесницам».[195]
Отсюда, конь становится активным носителем смерти, убийцей. Однако от поведения коня в бою зависела и участь знатных героев, стоявших на колеснице, и не случайны поэтому те «молитвы», с которыми гомеровские герои обращаются перед битвой к коням, которым в значительной мере вручена их судьба.
Насколько сильно вросла в сознание людей эта связь коня с родовой знатью и с войной, говорит и обычай воздвигать надгробные рельефы знати с изображением коня, широко распространенный в исторической Греции. Следует вспомнить знаменитого в Риме, вошедшего в пословицу «Сеева коня», рассказ о котором сохранен в извлечениях из Гавия Басса и Юлия Модеста у Авла Геллия.[196] По этому рассказу Гней Сей имел коня, рожденного в Аргосе, потомка фракийских коней Диомеда. Этот конь, отличавшийся красотой и необыкновенными размерами, приносил разорение и смерть; владевшие им умирали насильственной смертью, предварительно потеряв все свое имущество. Так было с первым хозяином коня Гнеем Сеем, затем с консулом Корнелием Долабеллой, затем Гаем Кассием и, наконец, с победителем Кассия — Марком Антонием.
Таким он продолжал оставаться долго в сознании народа, даже тогда, когда с введением железного оружия миновали времена боевых колесниц и военных подвигов знати. И самая знать, раньше других почувствовавшая себя хозяином коня, сознательно, по мере возможности, использовала это представление как выражение своего могущества. Жреческий характер знати микенской и минойской Греции предоставлял ей возможность, воспользовавшись своей связью с конем, окружить и себя ореолом страшной магической силы, исходящей из коня.
Возвращаясь к тиринфской фреске, мы не можем не отметить того, что она представляет, по нашему мнению, в этом плане гораздо больший интерес, чем может показаться вначале. Отсечением передней части коня художник избежал необходимости дать ему священный убор, связанный, как правило, всегда с каким-то сакральным действием.[197] Сохранив обычный покрой одежды стоящих на колеснице фигур, художник снял торжественные розетки, покрывающие, как правило, жреческие одеяния. Снят торжественный убор и с колесницы. Сакральной сцене придан светский характер, но самим искусственным отсечением продолжения сцены оставлен широкий простор культовым ассоциациям, которые должны были непременно возникать у каждого зрителя.
191
Il., X.436-437; Eurip., Rhes., 182; 380-388; 390 сл., 448; 660 сл., 850 сл., ср.: Eusth., ad Il., X.435. — Serv., ad Verg. Aen., I.469.
192
К этому древнему и страшному коню догомеровской Греции Афина имела близкое отношение. И не случайно Афина всходит у Гомера на боевую колесницу Диомеда, как позже — на боевую колесницу Писистрата, явно игравшего на народных суевериях афинской толпы. Она же, по Гарпократиону (
Поскольку Афине приписывалось и создание боевой колесницы и узды, то, следовательно, она рассматривалась и как укротительница коня. На геммах позднемикенского периода мужское божество, в точности копируя великую „Владычицу Зверей“, возлагает свои руки на головы (укрощенных) коней, геральдически расположенных по обеим его сторонам. И если позже Деметра изображается в виде женщины с лошадиной головой (Paus., VIII.42.1 сл.; ср.:
194
В позднейших представлениях вся история троянского похода и гибели Трои тесно связана с гневом Афины. Почему микенская богиня отвернулась от города — неизвестно; может быть, это случилось потому, что трактовка троянского сюжета дана, во-первых, в ахейском варианте, и, во-вторых, потому что гибель и разрушение всякого города приписывались прежде всего магическим силам разгневанного на город божества. Храм Афины находился, по-видимому, в царском дворце Трои, а ее магическое изображение внутри дворца, охраняя и дворец и город (Афина Полиада). Наличие палладиума, скрытого внутри дворца в целях защиты города, не характерно для греческих городов с их общедоступным для всех культом, но хорошо согласуется с небольшим святилищем, скрытым внутри дворца, в котором царь и является жрецом (Ср.:
Интересно, что Афина, почитавшаяся в Трое как одно из главных божеств и покровительница города, на одной из ваз изображена со знаком коня на своем щите. Сцена на амфоре изображает преследование Кассандры Аяксом. Кассандра, схваченная за волосы, бросается к статуе Афины, изображенной в архаическом стиле, передающем деревянную технику скульптуры. В одной руке статуи — копье, в другой щит — с изображением скачущего коня. Аякс держит щит, на котором изображена змея (
Поскольку змея, как мы говорили, тесно связана с культом Афины и поскольку Аякс находится под ее непосредственным покровительством — изображение геральдических знаков на щитах нельзя рассматривать только как орнаментальный прием. По-видимому, не случаен и конь на щите троянской Афины. Павсаний, рассказывая о похищении палладиума у ахейцев Демофонтом, сообщает, что сразу же вслед за этим конь Демофонта раздавил нечаянно на смерть одного афинянина; за это Демофонт первым судился у Палладия (Paus., I.28.9). Конь Демофонта здесь явно связан с Афиной, но эта связь в историческое время уже забыта.
Далее — деревянный конь был создан Афиной, руководившей в этой работе Эпеем. Топор, которым Эпей сработал деревянного коня, был посвящен Афине (Ср.:
Вергилий рассказывает о страшной судьбе Лаокоона и его сыновей, задушенных змеями, посланными Афиной, когда Лаокоон хотел предотвратить вход деревянного коня в город.
Трифиодор, египетский грамматик, живший в начале VI в. н. э., в поэме „Взятие Илиона“ называет Афину сначала „защитницей города“, а затем его „разрушительницей“, т. е. на основании изучения древних текстов он точно так же понимал, что основную роль в разрушения Трои сыграла ее защитница и покровительница Афина (ср. 300-304 стихи поэмы). {данные устарели. Старейший известный фрагмент, содержащий текст Трифиодора, датируется сер. III — нач. IV вв. (См.
195
Цитирую по Глотцу:
197
Акад. В. В. Струве любезно указал мне на обычай магического расчленения египетскими писцами иероглифов, изображавших живые существа. Вполне возможно, что и здесь расчленение коня имело и магический смысл победы знати над конем.