Мы положили жерди на место. Молча собрали в кучу разбросанные по траве яблоки, сели возле них и стали есть.
— После лошадей есть не противно, — сказала тетя Зита, — они самые чистоплотные. Вот если бы свинья покушала, тогда бы…
А мы и не брезговали, жевали и жевали сухие яблоки.
— Как нехорошо вышло, — сказала мама. — Не успели въехать, а уже… Нехорошо.
— А что нам будет? — спросила я.
— Может, обойдется? — неуверенно сказала тетя Зита. — Погуляют, наедятся и придут как миленькие домой. В конце концов, кто знает, что мы выпустили?
Я подумала, что не нарочно же мы. Что мы, виноваты, раз лошади такие нахальные: их не пускаешь, а они совсем с людьми не считаются? И еще подумала: выходит, прав оказался Александр Васильевич, когда не хотел замечать нас, а потом намекнул, что от гостей вред один. Я представила, будто живу здесь уже давно. Крыш не видно из-за деревьев. Многие из них посажены мной. «Вы знаете, — говорит мне Александр Васильевич, — с тех пор как вы работаете здесь ветеринаром, у нас не заболело ни одной коровы, и трава теперь не пропадает вдоль дорог. Как хорошо вы подсказали, где надо пасти телят». Но сейчас, когда мы выпустили лошадей, мне меньше всего хотелось встретиться с Александром Васильевичем. Не знаю, сказал бы он что-нибудь маме и тете Зите, но меня он просто бы не заметил. Какой может быть с куклы спрос: захотели — привезли, захотят — увезут… Если бы Толя выпустил лошадей, его бы ругали, как взрослого. Его уважают…
— Не расстраивайся ты так, — сказала тетя Зита. — Придут люди с работы — я попрошу мужчин, чтобы поймали лошадей.
— Ты уверена, что они, усталые, пойдут искать? — спросила мама.
— Ну, что спрашивать, ты же знаешь… У меня в канистре спирт для лекарств. Выделю на такой случай…
— С продавщицей забыла, что он сделал? — напомнила мама.
— Может, ты права, но у меня и получше есть. Знаешь, у них же масса шкур: и овечьи, и жеребячьи. Про пушнину я и не говорю. А выделывают по старинке. Кажется, квасят в молоке ивовые ветки. В общем, масса возни, а я кислоты везу. Короче — химия! За день можно будет столько шкур выделать, что они и за месяц не сделают. Видишь! А ты: «Зачем столько вещей? Лучше бы самолетом». Хорошо, что я не послушала тебя, не выбросила ничего. Теперь пригодится.
Получилось так, будто тетя Зита заранее знала, что мы выпустим лошадей, и, чтобы ловить их, везла с собой нужное для выделки шкур.
И я спросила:
— Сначала, в Ленинграде, вы не знали ведь, что пригодится? А почему везли?
— Глупенькая. Ты знаешь, как красиво — шубка из жеребенка или молодой овечки? Я их научу кислотой пользоваться и отдам ее, — конечно, бесплатно, — а они дадут нам за это шкур на шубы…
— Хватит! — сказала мама. — Я, Зита, не желаю в этом участвовать и тебе не разрешу. Афера какая-то. Нам с Кирой жить здесь. Свекровь приедет, может, осенью. Николай сюда переберется.
— Надо написать бабушке, — обрадовалась я.
Мама взяла очередной тяжелый рюкзак и, велев нам нести вдвоем мешок полегче, сказала:
— Мы так долго сюда добирались, что наверняка от папы и бабушки письма уже лежат на почте. Бабушка адрес наш знает, а папе я еще в Ленинграде перед отъездом написала.
Мы принесли с тетей Зитой мешок к калитке.
— Давай внесем, калитка отперта, — предложила тетя Зита маме.
— Ну нет, без хозяев я не пойду, — сказала мама решительно и даже зло.
— Ты посмотри, на кого мы похожи. Надо хотя бы переодеться. Не на улице ведь это делать? Даже собака на нас не лает.
Возле изгороди, со стороны улицы, стояла будка, из нее виднелась собачья морда. «Вроде овчарка, только уши висят», — подумала я. Собака тяжело дышала.
— Миска без воды в такую жару, — сказала мама. — Вот и не лает.
Мама подняла длинный обрезок доски и стала им придвигать миску.
Собака выскочила из будки и в ужасе заметалась на короткой цепи. Пес был очень худой. Тогда мама отбросила палку и взяла миску не боясь.
— Что ты, песик, сейчас водички тебе Кира принесет. Сходи, из речки принеси, — велела мне мама.