— Видишь, — сказала я маме, — а ты не верила.
Мама ответила равнодушно:
— Вижу. Сюда овец гонят, надо спросить: поймали лошадей? От этого наша судьба зависит.
Овцы быстро бежали к нам, а за ними еле поспевал пожилой алтаец.
— Смотри, — сказала я маме, — овцы к нам здороваться бегут, что ли? За своих признали.
— Я думаю, они к воде бегут. Там берег крутой, а у нас пологий.
По голосу мамы я поняла, что она просто очень, очень расстроена.
— Не пускайте, не пускайте, — кричал нам пастух, — вода холодная!
Мы стали отгонять овец, хлопать в ладоши и бегать вдоль берега. Овцы испугались и стали. Только черный с белыми пятнами козел, совершенно не боясь нас, вышел на середину речки и стал пить. Глаза у козла были разные: один светло-коричневый, другой голубоватый.
— Соль привезли вчера, а убрать на склад некому было, так эти всю ночь подсаливались, — сказал пастух. — Рано вы встали, шестой час только. — И грубо крикнул козлу: — Борька, вылезай. Ну! Бока прутом обломаю.
Козел часто затряс головой, мекнул и опять стал пить.
— С ним-то ничего не будет, — объяснял пастух, размахивая прутом перед овцами, — а эти нежные, сразу перхать начнут. За поселком в ручейке напою. А вы у Татьяны…
Но мама прервала его:
— Скажите: лошадей нашли ночью?
— Нет. Председателю большие неприятности будут. Эти лошади очень дорогие. Сегодня на стрижку из поселка не поедут. Всем искать надо. Я вот овец до стрижного пункта доведу и пойду искать тоже.
Мама мрачнела все больше и больше.
Козел вышел из воды, потряс боками, как цыганка плечами в танце, и пошел в поселок. Овцы побежали за ним.
— Борька, — крикнул пастух, — стой, окаянный! Помогите мне их из поселка выгнать, — попросил он нас. — Опять его к соли потянуло. Там по дороге они хорошо пойдут: с одной стороны обрыв, с другой гора вдоль дороги.
Мы с мамой бегом обогнали овец. Мама шлепнула козла по спине, он даже от возмущения подпрыгнул, но тут же, развернувшись, нагнул голову и выставил вперед рога.
Наверное, козел бы боднул маму, но подбежал пастух и хлестнул его хворостиной.
— Дождался, окаянный. Обещал ведь тебе. Беги, беги вперед, нечего на меня свои бельма пялить? Я счетоводом работаю, — охотно говорил с мамой пастух, — летом у нас все скотоводы по совместительству. Меня Темекей зовут, по-русски Тимофей, значит.
— А отчество? — спросила мама.
— Иванович. Отца Бануш зовут. Ванюша по-русски…
Мы познакомились и, разговаривая, шли за стадом. Козел важно шел впереди с высоко поднятой головой, а овцы послушно бежали за ним. «Правильно бабка в Усть-Коксе сказала: куда козел, туда за ним и овцы», — вспомнила я.
Тимофей Иванович забежал вперед, сдвинул в сторону жерди, те самые, из-за которых у нас столько неприятностей, подождал, пока выйдут все овцы, и сказал:
— Спасибо, приходите в гости, я живу в том конце поселка.
— Скажите, — спросила я, — что нам будет? Это мы лошадей выпустили.
Тимофей Иванович посмотрел на нас так сочувственно, с таким участием, что мама взялась за рукав его пиджака и попросила:
— Научите нас: где их искать? Ну где они могут быть?
Овцы уходили от дороги. Мы с мамой, не дожидаясь ответа, перелезли через жерди и побежали выгонять овец из травы.
Мы шли за стадом по дороге. Тимофей Иванович ничего не говорил нам.
— Я так благодарна, что вы нас не прогоняете, — сказала мама.
— Вы же не нарочно, — удивился Тимофей Иванович, — мало ли в какую беду люди могут попасть. Вот не ели вы только. Но тамока дальше поселок будет. В столовую сходите. Я подожду вас.
Вдоль дороги со стороны обрыва — заросли черной смородины. Еще зеленые ягоды были крупными, и я украдкой от мамы ела их, но она смотрела только себе под ноги и ничего не замечала.
— Ты лучше землянику ешь, — посоветовал мне Тимофей Иванович.
Действительно, под смородиной в траве попадалось много созревших ягод. Я набрала в горсть и предложила маме.
— Это клубника. Дикая клубника. Не хочу, ешь сама, — сказала мама. — Мы назад пойдем, Тимофей Иванович. У нас там приятельница в поселке осталась.
— Еще хоть немножко пройдем, — попросила я маму. — Так хорошо идти.
Дорога стала широкой, превратилась как бы в площадку. От горы выступала песчаная ступенька, на ней рос кедр. Его ветви далеко раскинулись над дорогой.
— Это, наверное, тот кедр, про который Татьяна Фадеевна говорила, что деревню от голода спас, — вспомнила я.
Тимофей Иванович засмеялся: