<<3>> - добавил он и вдруг замялся, покраснел и встал с места, заметив, что к нам подходил тот самый адъютант, про которого мы говорили. - Такая отрада встретить такого человека, как вы, - сказал мне шопотом Гуськов, отходя от меня, - мне бы много, много хотелось переговорить с вами. Я сказал, что я очень рад этому, но в сущности, признаюсь, Гуськов внушал мне несимпатическое, тяжелое сострадание. Я предчувствовал, что с глазу на глаз мне будет неловко с ним, но мне хотелось узнать от него многое и в особенности, почему, когда отец его был так богат, он был в бедности, как это было заметно по его одежде и приемам. Адъютант поздоровался со всеми нами, исключая Гуськова, и подсел со мной рядом на место, которое занимал разжалованный. Всегда спокойный и медлительный, характерный игрок и денежный человек, Павел Дмитриевич был теперь совершенно другим, как я его знал в цветущие времена его игры; он как будто торопился куда-то, беспрестанно оглядывал всех, и не прошло пяти минут, как он, всегда отказывавшийся от игры, предложил поручику О. составить банчик. Поручик О. отказался под предлогом занятий по службе, собственно же потому, что, зная, как мало вещей и денег оставалось у Павла Дмитриевича, он считал неблагоразумным рисковать свои 300 рублей против 100 рублей, а может и меньше, которые он мог выиграть. - А что, Павел Дмитриевич, - сказал поручик, видимо желая избавиться от повторения просьбы, - правда говорят - завтра выступление? - Не знаю, - заметил Павел Дмитриевич, - только велено приготовиться, а право, лучше бы сыграли, я бы вам заложил моего кабардинца. - Нет, уж нынче... - Серого, уж куда ни шло, а то, ежели хотите, деньгами. Что ж? - Да я что ж... Я бы готов, вы не думайте, - заговорил поручик О., отвечая на свое собственное сомнение, - а то завтра, может, набег или движение, выспаться надо. Адъютант встал и, заложив руки в карманы, стал ходить по площадке. Лицо его приняло обычное выражение холодности и некоторой гордости, которые я любил в нем. - Не хотите ли стаканчик глинтвейну? - сказал я ему. - Можно-с, - и он направился ко мне, но Гуськов торопливо взял стакан у меня из рук и понес его адъютанту, стараясь притом не глядеть на него. Но, не обратив вниманья на веревку, натягивающую палатку, Гуськов спотыкнулся на нее и, выпустив из рук стакан, упал на руки. - Эка филя! - сказал адъютант, протянувший уже руку к стакану. Все расхохотались, не исключая Гуськова, потиравшего рукой свою худую коленку, которую он никак не мог зашибить при падении. - Вот как медведь пустыннику услужил, - продолжал адъютант. - Так-то он мне каждый день услуживает, все колышки на палатках пооборвал, - всё спотыкается. Гуськов, не слушая его, извинялся перед нами и взглядывал на меня с чуть заметной грустной улыбкой, которою он как будто говорил, что я один могу понимать его. Он был жалок, но адъютант, его покровитель, казался почему-то озлобленным на своего сожителя и никак не хотел оставить его в покое. - Как же, ловкий мальчик! куда ни поверните. - Да кто ж не спотыкается на эти колышки, Павел Дмитриевич, - сказал Гуськов, вы сами третьего дня спотыкнулись. - Я, батюшка, не нижний чин, с меня ловкости не спрашивается. - Он может ноги волочить, - подхватил штабс-капитан Ш., - а нижний чин должен подпрыгивать... - Странные шутки, - сказал Гуськов почти шопотом и опустив глаза. Адъютант был, видимо, неравнодушен к своему сожителю, он с алчностью вслушивался в его каждое слово. - Придется опять в секрет послать, - сказал он, обращаясь к Ш. и подмигивая на разжалованного. - Что ж, опять слезы будут, - сказал Ш., смеясь. Гуськов не глядел уже на меня, а делал вид, что достает табак из кисета, в котором давно уже ничего не было. - Сбирайтесь в секрет, батенька, - сквозь смех проговорил Ш., - нынче лазутчики донесли, нападение на лагерь ночью будет, так надо надежных ребят назначать. Гуськов нерешительно улыбался, как будто сбираясь сказать что-то, и несколько раз поднимал умоляющий взгляд на Ш. - Что ж, ведь я ходил, и пойду еще, коли пошлют, - пролепетал он. - Да и пошлют. - Ну, и пойду. Что ж такое? - Да, как на Аргуне, убежали из секрета и ружье бросили, - сказал адъютант и, отвернувшись от него, начал нам рассказывать приказания на завтрашний день. Действительно, в ночь ожидали со стороны неприятеля стрельбу по лагерю, а на завтра какое-то движение. Потолковав еще о разных общих предметах, адъютант как будто нечаянно, вдруг вспомнив, предложил поручику О. прометать ему маленькую. Поручик О. совершенно неожиданно согласился, и они вместе с Ш. и прапорщиком пошли в палатку адъютанта, у которого был складной зеленый стол и карты. Капитан, командир нашего дивизиона, пошел спать в палатку, другие господа разошлись тоже, и мы остались одни с Гуськовым. Я не ошибался, мне действительно было с ним неловко с глазу на глаз. Я невольно встал и стал ходить взад и вперед по батарее. Гуськов молча пошел со мной рядом, торопливо и беспокойно поворачиваясь, чтобы не отставать и не опережать меня. - Я вам не мешаю? - сказал он кротким, печальным голосом. Сколько я мог рассмотреть в темноте его лицо, оно мне показалось глубоко задумчивым и грустным. - Нисколько, - отвечал я; но так как он не начинал говорить, и я не знал, что сказать ему, мы довольно долго ходили молча. Сумерки уже совершенно заменились темнотою ночи, над черным профилем гор зажглась яркая вечерняя зарница, над головами на светло-синем морозном небе мерцали мелкие звезды, со всех сторон краснело во мраке пламя дымящихся костров, вблизи серели палатки, и мрачно чернела насыпь нашей батареи. От ближайшего костра, около которого, греясь, тихо разговаривали наши денщики, изредка блестела на батарее медь наших тяжелых орудий, и показывалась фигура часового в шинели в накидку, мерно двигавшегося вдоль насыпи. - Вы не можете себе представить, какая отрада для меня говорить с таким человеком, как вы, - сказал мне Гуськов, хотя он еще ни о чем не говорил со мной, - это может понять только тот, кто побывал в моем положении. Я не знал, что отвечать ему, и мы снова молчали, несмотря на то, что ему, видимо, хотелось высказаться, а мне выслушать его. - За что вы были... за что вы пострадали? - спросил я его наконец, не придумав ничего лучше, чтоб начать разговор. - Разве вы не слышали про эту несчастную историю с Метениным? - Да, дуэль, кажется; слышал мельком, - отвечал я: - ведь я уже давно на Кавказе. - Нет, не дуэль, но эта глупая и ужасная история! Я вам всё расскажу, коли вы не знаете. Это было в тот самый год, когда мы с вами встречались у сестры, я жил тогда в Петербурге. Надо вам сказать, я имел тогда то, что называется une position dans le monde,