В конце концов из всего сказанного и спетого в эту ночь имели политическое значение только некоторые слова из речи Винниченко, которого чарующая обстановка заставила немного разоткровенничаться. Говорил он к концу вечера, на палубе, при свете луны. И вот, после неизбежных рассуждении на тему о классовом составе украинского народа, вынуждающем к некоторым отступлениям от лозунгов чистого марксизма, он перешел к характеристике отдельных течений среди украинских националистов. Тут-то с его слов мы узнали, что среди украинцев имеется течение, — и притом довольно значительное, — которое рекомендует вместо длинных переговоров с Временным правительством — оголить фронт, отозвав украинцев из воинских частей. Жуткое впечатление произвели на нас эти слова… «Если Временное правительство будет продолжать упорствовать, — сказал Винниченко, — умеренные элементы украинства окажутся бессильными в борьбе против этого течения».
Около того же времени Центральная Рада избрала свой исполнительный орган — «Генеральный секретариат». Хотя, по утверждению украинцев, это не было министерство, но по своей конструкции Генеральный секретариат был построен по образцу министерств и, несомненно, был предназначен для того, чтобы при первой возможности присвоить себе функции таковых. Председателем Генерального секретариата и генеральным секретарем по внутренним делам был Винниченко, генеральным секретарем военных дел — Петлюра, земледелия — Ковалевский, межнациональных дел — Ефремов[23].
На образование Генерального секретариата «Киевская мысль» реагировала громовой статьей К.Василенко под заглавием «Узурпаторы власти» …
Так все шире и шире разверзалась пропасть между Исполнительным комитетом и Центральной Радой. И, наконец, приехал из Петрограда нас рассудить и примирить самый влиятельный член первого коалиционного кабинета Ираклий Церетели.
Приезд Церетели был большим событием для наших социалистических кругов, которые в нем, а не в Керенском, имели своего призванного вождя и руководителя. «Церетели — мозг революции, Керенский — её нервы» — так формулировала различие между обоими лидерами «Киевская мысль». Праздник был на этот раз тем более блестящим, что нас одновременно посетили и мозг, и нервы революции: вместе с Церетели заехал к нам с фронта Керенский. Кроме того, «буржуазная» группа правительственной коалиции нарядила в Киев своего представителя в лице министра иностранных дел Терещенко.
Высоких гостей принимали, конечно, в парадном зале дворца. Дело было вечером, зал блистал огнями и был поэтому особенно эффектен. Керенский сначала сказал несколько слов с балкона окружавшей дворец толпе, а затем торжественный кортеж вошел в зал и занял места за столом президиума. Председательствовал, ввиду отъезда Страдомского, его товарищ А.В.Доротов. Программа дня была выработана следующая: краткие приветствия от важнейших организаций, речи министров и ответы представителей партий. Все это и было выполнено, согласно расписанию, но во всем звучала какая-то тревога, и не было прежнего всеохватывающего подъема и энтузиазма. Керенский, впрочем, оставался верен себе; его речь была поразительно красива и касалась исключительно общих вопросов революционного и патриотического долга, в частности, в связи с начавшимся тогда на фронте наступлением. Но Церетели говорил уже в совершенно ином духе и тоне. Я не помню в точности содержания его речи; помню только его глубокие, прекрасные глаза и проникновенный голос, помню оттеняемую грузинским акцентом простую и выразительную форму, в которую он облекал свои мысли. И помню, что в его словах не было именно того, чем, — по крайней мере меня, — очаровывал Керенский: не было нравственного подъема, не было доброты, не было братства и любви. Человечество, а в том числе и граждане России, делились для него на два по необходимости враждебные класса. — на «революционную демократию» (он особенно часто повторял эти два слова) и на остальные сословия. И смысл революции состоял для него не в том, чтобы, как призывал Керенский, все граждане в могучем порыве к добру стали строить лучшее будущее, и не и том даже, чтобы, как проповедовали большевики, «революционная демократия» выхватила власть из рук буржуазии; для Церетели задача и цель революции была в том, чтобы демократия, не принимая власти в свои руки, путем хитрых компромиссов и осторожных шахматных ходов заставила враждебную ей стихию буржуазии, против своей воли, работать ей на пользу. Эта хитрая и холодная «восточная дипломатия» (как называл тактику Церетели и Чхеидзе покойный Плеханов) скрашивалась в выступлениях Церетели красотой его личности, окруженной ореолом мученичества. Он ведь появился в революционный Петроград, в буквальном смысле слова, из «глубины сибирских руд», и на его лице еще был виден отпечаток тюремной бледности… Но по своему истинному содержанию и смыслу его киевская речь, как и другие его речи, была все-таки порождением не душевного порыва, а марксистской дипломатии.
23
Его заместителем и преемником был мой гимназический товарищ А.Я.Шульгин. Об этих главнейших фигурах Центральной Рады речь впереди.