Мы пытались устранить это несоответствие тем, что ограничивали национальные организации исключительно сферой национальной политики; в области же общей политики каждый член их мог принадлежать к любой партии. В этом мы расходились с крайним националистическим крылом еврейства — сионистами, которые проповедовали примат национальных интересов и единый еврейский фронт по всем вопросам общей политики.
Однако наш компромисс был возможен в сфере политической абстракции, по разлетался вдребезги при первом соприкосновении с жизнью. Он предполагал какое-то двоение человека, одновременно состоящего членом, скажем, меньшевистского комитета и еврейского национального органа. Он предполагал и двоение самих организаций, с полным изъятием общеполитических вопросов из сферы организаций национальных, а вопросов национальной политики — из сферы общеполитических партий.
Действительность вскоре обнаружила всю неосуществимость такого раздвоения. «Совету» пришлось тотчас же после своего возникновения встретиться с неотложными задачами общеполитического свойства — с представительством от еврейства в различных органах, с выборами в городские думы, в земства, в Учредительное Собрание. Я испытал сам всю ложность положения, в котором оказывался командированный Советом делегат, долженствовавший ex professo[38] «представлять еврейство». Когда я был делегирован Советом в Исполнительный комитет, это положение всееврейского представителя фактически лишало меня возможности высказываться по всем жгучим вопросам. И мне чаще всего не оставалось ничего иного, как торжественно, от имени еврейской нации — воздерживаться от голосования… С другой стороны, партии (особенно у нас на Украине) стали посвящать все больше и больше внимания вопросам национальной политики. Таким образом все партийные члены Совета принуждены были двоить уже и национальную свою программу, и тактику. Но это было очевидно немыслимо. В результате все более или менее активные члены Совета стали отходить от него в свои партийные ячейки. И в конце концов в нем остались только люди, которым, по условиям времени, было нечего терять вне его.
Этот маразм, от которого в конце концов бесславно погиб Совет, стал обнаруживаться еще в мою бытность в Киеве. А по возвращении из Финляндии я застал его уже в агонии.
27 августа 1917 года я возвращался из Петрограда в Киев. Путь шел через Могилев, где, как известно, находилась ставка Верховного Главнокомандующего. Во время стоянки поезда в Могилеве, где все имело вполне обычный вид, до меня донеслись из коридора вагона слова: «Вы знаете, Корнилов поставил ультиматум Керенскому, требует передачи ему власти. Теперь любопытно, чья возьмет» … Слова эти были произнесены с таким равнодушием, как будто речь шла о том, какая лошадь выиграет очередной приз. Тон настолько не соответствовал важности и трагизму сообщаемого известия, что я решительно не поверил в серьезность всего разговора. Да и вся обстановка по пути из Петрограда и здесь, в самой штаб-квартире мятежников, была уж слишком нормальной и спокойной …
Однако, приехав на следующий день в Киев, я узнал, что таинственный голос из коридора был прав, и что мы действительно переживаем кризис. В самом Киеве, впрочем, особого волнения в эти дни не было. Едва ли кто сомневался в неудаче восстания. И единственным его результатом (у нас, как и во всей России) было дальнейшее усиление левых элементов. Наконец осуществился тот контрреволюционный заговор, которым они стращали все время. И теперь уже никакой скептик не мог убедить их, что с этой стороны опасность не угрожает. Для консолидации создавшегося настроения был пущен пресловутый лозунг «спасения революции». Причём спасение это, разумеется, сводилось к усилению якобинского деспотизма стоявших у власти партий. — Избранный Исполнительным комитетом комиссар города Киева Страдомский принужден был уйти; в его должность вступил его заместитель — меньшевик Доротов. Печать была взята под цензуру, причем эта мера была, разумеется, направлена исключительно против правой печати. Помню, как бундовец Темкин впоследствии с большим юмором рассказывал о том, как он, по поручению «Комитета спасения революции», цензурировал «Киевлянин»…