Ходили по мертвым улицам города, смотрели на кошмарно-однообразные вывески «КЕПО № такой-то», на изможденные и тупые лица прохожих. Читали расклеенные по стенам газеты, сообщавшим о революции в Лиссабоне и о победе на каком-нибудь вновь изобретенном фронте…
Мы задыхались. И вокруг нас задыхались. Все — близкие и далекие.
Европа, Запад представлялись обетованной землей…
27 июля 1921 года мы снова провели ночь на вокзале; снова, как полтора года назад, в вагоне железнодорожника.
Утром вагон двинулся, но на этот раз уже не для маневрирования. Он увез нас из Киева.
Надолго. Надеюсь, что не навсегда.
Апрель 1922.
А.А.Гольденвейзер
БЕГСТВО[152]
(июль-октябрь 1921 г.)[153]
I. На путях к границе.
Тяга на волю. — Способы проезда к границе. — Подготовка к путешествию. — Таинственные исчезновения. — Мой уговор с железнодорожником. — Путевые впечатления. — Быт «протекционного вагона». — В пограничном местечке: типы, нравы, занятия и настроения. — Контрабанда. — Ночная поездка по лесу. — У роковой черты.
Нелегальные отъезды за границу стали в Киеве сравнительно частым явлением начиная с осени 1920 года. К этому времени упрочение большевиков сделалось для всех очевидным, а надежды на интервенцию пали. И вот все, кому советский режим был невмоготу, стали спасаться, кто как мог, за собственный страх и риск.
Кто уезжал за границу? Уезжали все те, кто теперь составляет разношерстные кадры русской эмиграции. Бегство отнюдь не носило классового характера. Жизнь стала невыносимой — и в моральном, и в материальном отношении — для громадного большинства городского населения. И всякий, кто имел малейшую возможность — уезжал, а кто этой возможности не имел, — мечтал об отъезде за границу.
На этой мечте сходились люди самых различных кругов, социальных положений и политических убеждений. Один бежал от политических преследований, другой — от материальной нужды, третий — от невозможности приложить свои силы. Один и тот же гнёт душил всех — от меньшевика до монархиста, от интеллигентного пролетария до разоренного миллионера.
Людям умственного труда жилось во многих отношениях несравненно тяжелее, чем представителям торгово-промышленной буржуазии, хотя гнев коммунистов был направлен главным образом против последних. Интеллигенция была более уязвима, ее горе глубже, ее разочарование трагичнее. И труднее давалось ей приспособление к новому строю, для чего приходилось профанировать свое самое святое и направлять свою умственную работу в новые, насильственно навязанные формы.
С другой стороны, «бывшие буржуи» в большей степени, чем интеллигенция, подвергались личной опасности. На них с особой силой сыпались обыски, аресты, принудительные работы и прочие напасти и скорпионы.
И, в результате, тех и других объединяла мысль об отъезде как об единственном оставшемся пути избавления.
Случаи выезда становились все чаще и чаще. Всю зиму 1920-1921 гг. в Киеве только и говорили об отъездах и попытках отъезда — прошлых, настоящих и будущих. И во всех случаях, когда принято обмениваться добрыми пожеланиями, желали друг другу только одно: уехать, не быть больше здесь, оказаться скоро там…»
Город пустел.
До заключения осенью 1920 г. перемирия с поляками бегство могло происходить только путем перехода через фронт. Однако такого рода экспедиции представляли значительную опасность и были поэтому многим не по вкусу. Впоследствии, когда боевые действия затихли, определились два направления, по которым открывалась возможность отъезда. Первое из этих направлений шло через Бессарабию, ставшую составной частью Румынского королевства. Второй маршрут лежал через Польшу; установленная по окончании войны граница Польского государства проходила через бывшую Волынскую губернию, и некоторые её городки и местечки стали излюбленными местами для переправы.
Переход через самую границу, как говорили, особых трудностей не представлял; и все помыслы невольных эмигрантов были направлены прежде всего на то, как добраться из Киева до намеченного пограничного пункта. Ведь на каждое передвижение по железной дороге требовался пропуск, выдаваемый «Особым отделом Чека». Получение же пропуска в пограничную полосу было связано со специальными трудностями.
152
Настоящий очерк может служить эпилогом к моей работе «Из Киевских воспоминаний» (1917–1921 гг.)» (Архив русск. революции, т. VI, стр. 161—303).
Пользуюсь случаем исправить одну допущенную мною в указанной работе ошибку. На стр. 172, цитируя слова о назначении адвокатуры, я приписал их В.Д.Спасовичу. В действительности, приведенные мной слова принадлежат О.О.Грузенбергу.