9. Цзыся говорил:
— У достойного мужа — троякий образ: посмотришь на него издали — важен и величав; подойдешь поближе — мягок и добр; услышишь его речи — неукоснительно строг.
21. Цзыгун говорил:
— Промах достойного мужа подобен затмению солнца или луны: когда совершается — все его видят, когда исправляется — все благоговеют.
23. Шусунь Ушу говорил при дворе сановникам:
— Цзыгун мудрей Чжунни.
Цзыфу Цзинбо передал эти слова Цзыгуну. И Цзыгун сказал так:
— Возьмем для сравнения стену, что окружает дом и двор. Моя стена — людям по плечо, и всякий может увидеть, хорош ли мой дом. А стена Учителя — высотой в несколько саженей, и тот, кто не нашел ворот, чтобы войти, не увидит ни величавости храма предков, ни разнообразия прочих строений. А таких, кто отыскал бы эти ворота, пока что немного. Так что слова достопочтенного господина можно понять.
24. Шусунь Ушу бранил Чжунни.
— Не делайте этого! — сказал Цзыгун.— Чжунни очернить невозможно. Мудрость других — это холмы и горы, их можно преодолеть. А Чжунни — как солнце и луна, через которые не переступишь! А если бы кто и пожелал отвергнуть солнце и луну — какая им от этого беда? Он только показал бы, что не умеет соразмерять силы.
***
ИЗ ГЛАВЫ XX
3. Конфуций говорил:
— Не уразумев велений судьбы, не станешь достойным мужем. Не усвоив приличий, не утвердишься. Не понимая слов, не узнаешь людей.
***
Из «МЭН-ЦЗЫ»
Эта книга названа по имени одного из последователей Конфуция, философа Мэн Кэ (или Мэн-цзы; ок. 372-289 гг. до н.э.), чьи высказывания собраны в ней скорее всего его учениками. Мэн-цзы родился на окраине того же царства Лу, где когда-то жил Конфуций, учился у его внука Цзы Сы и продолжал развивать его учение. Как и Конфуций, он немало странствовал по Поднебесной и точно так же ему лишь на короткий срок удалось найти практическое применение своим талантам на царской службе.
За свои восемьдесят с лишним лет Мэн-цзы посетил целый ряд царств, довольно долго жил в богатом и процветающем приморском государстве Ци, у столичных «ворот Цзи», где образовалась своеобразная Академия — собрание блестящих умов той эпохи. Последние же два десятилетия он целиком посвятил ученикам, вознаградившим его память этой книгой.
Мэн-цзы отделяло от Конфуция около столетия — и он сам с горечью говорил о безжалостности этого столь короткого времени. Мир древности, кажущийся нам сейчас в исторической перспективе почти недвижимым, для современников менялся разительно быстро, и, несмотря на тоску конфуцианцев по «золотому веку» прошлого, в чем-то менялся к лучшему. Кто-то уже не испытывал прежнего трепета перед знатностью рода, а для кого-то стали равны даже владыка царства с его десятью тысячами боевых колесниц и простой человек в его ветхой хижине. Люди высоких устремлений ощутили вдруг самоценность своих идей, «благородные мужи» осмеливались говорить в лицо государям такие вещи, которые прежде сочли бы неслыханной дерзостью. «Как следует поступить с чиновником, что не в состоянии править подчиненными? — спросил однажды Мэн-цзы царя, и тот охотно ответил. «Уволить!» — «А как быть, ежели все царство не управляется, как должно?!» — продолжил философ; царь глянул на окружающих и перевел разговор на другое
Понятие «долга» или «должного» вместе с понятием «гуманности» или «человеколюбия» стало краеугольным камнем учения Мэн-цзы. Пробудить в человеке Человека, обратить его мысленный взор в сторону вечных истин — вот что было его задачей в суровый век, когда жестокость власти казалась чем-то естественным. «В ком нет чувства сострадания — тот не человек, в ком нет чувства стыда — тот не человек»,— утверждал Мэн-цзы, и никакие звания, идущие от людей, не искупают отсутствия этих качеств, не заменяют звания человека, даруемого Небом. В отличие от некоторых других философов Древнего Китая, Мэн-цзы верил, что природа человека изначально добра, и старался убедить правителей следовать путем гуманности. «Берегитесь, о, берегитесь! Что исходит от вас, к вам же и вернется!» — предостерегал он возгордившихся и забывших о народе.
Надо сказать, что Мэн-цзы был искусным полемистом; его построения привлекают стройностью, а мысли содержат немало нового по сравнению с предшественниками. Появление книги «Мэн-цзы» знаменовало собой определенный этап в развитии древнего конфуцианства — оно содействовало его превращению в стройную, целостную систему взглядов на человека, государство и общество. Правда, всеобщее признание это произведение получило не сразу. Только с включением его в знаменитое конфуцианское «Четверокнижье» уже при династии Сун (X— XIII вв.) оно обрело авторитет канона и стало обязательным предметом обучения, книгой, которую знал наизусть каждый образованный человек в Китае.
Ныне «Мэн-цзы» состоит из семи глав (каждая из двух частей), но есть сведения, что в древности книга была объемнее. На русский язык она была переведена полностью П С. Поповым в 1904 г., позднее же публиковались лишь отрывки из нее в переводах ряда китаеведов.
***
ИЗ ГЛАВЫ I, ЧАСТЬ 2
2. Циский царь Сюань-ван спросил:
— Правда ли, что у Вэнь-вана был парк — в целых семьдесят ли?
— Так сказано в преданиях,— ответил Мэн-цзы.
— Такой громадный? — воскликнул царь.
— А народу он казался маленьким,— сказал Мэн-цзы.
— Мой парк,— сказал царь,— простирается всего на сорок ли, а народу кажется большим. Отчего же это так?
— Парк Вэнь-вана,— сказал Мэн-цзы,— простирался на семьдесят ли. Но люди ходили туда за сеном и хворостом, охотились на зайцев и фазанов. Царь пользовался своим парком вместе с народом — и людям казалось, что парк маловат. И разве не прав был народ? Когда я, ваш слуга, впервые приблизился к вашим границам, я первым делом осведомился: на что в вашем царстве наложен строжайший запрет,— и лишь после этого решился вступить в его пределы. Тогда-то я и услыхал, что есть в предместье парк, что простирается на целых сорок ли. Того, кто убьет в этом парке оленя, преследуют так же, как если бы он убил человека. Иными словами, эти сорок квадратных ли стали сущей западней посреди государства. Так разве не прав народ, если ваш парк кажется ему слишком большим?
4. Циский царь Сюань-ван, принимая Мэн-цзы в своем Снежном дворце, спросил его:
— Знакомы ли и мудрецам подобные увеселения?
— Знакомы,— ответил Мэн-цзы.— Но когда люди вовсе их не знают, они порицают за это своих правителей. Конечно же, в этом они неправы. Но неправы и те правители, что не хотят разделить своих радостей с народом. Ведь если кто радуется радостями народа — то и народ радуется его радостями. Если кто скорбит скорбями народа — то и народ скорбит его скорбями. А если он и радуется, и скорбит за всю Поднебесную — такой человек не может не стать царем!
6. Мэн-цзы сказал царю Сюань-вану:
— Допустим, что некий ваш подданный оставил жену и детей на попечение друга, а сам отправился в Чу. И вот, вернувшись, обнаружил, что тот содержал жену его и детей в холоде и в голоде. Как должен этот человек поступить?
— Порвать с ним дружбу,— сказал царь.
— А если,— продолжал Мэн-цзы,— судебный чиновник не может управиться с подчиненными, как следует с ним поступить?
— Прогнать со службы,— сказал царь.
— А если,— сказал Мэн-цзы,— нет порядка во всем государстве, то как тогда быть?
Царь покосился на приближенных — и заговорил о другом.
8. Циский царь Сюань-ван спросил:
— Правда ли это, что Тан изгнал Цзе, а У-ван покарал Чжоу?
— Так сказано в преданиях,— ответил Мэн-цзы.
— А разве допустимо,— сказал царь,— чтобы подданный убивал государя?
— Того, кто надругался над человечностью,— сказал Мэн-цзы,— называют преступником. Того, кто надругался над долгом, называют злодеем. А злодеев и преступников именуют изгоями. Я слышал о казни изгоя Чжоу, но не слыхал об убийстве государя!