***
Чжилишу и Хуацзешу обозревали холм Темного брата в пустынях Куньлуня — место упокоения Хуан-ди. И вдруг на левом локте у Хуацзешу выросла опухоль — и он, от отвращения, содрогнулся.
— Что, страшно? — спросил Чжилишу.
— Нет,— ответил Хуацзешу,— чего мне страшиться? Ведь жизнь дается нам взаймы — берем ее в долг и живем. Жизнь — это прах и грязь, а жизнь и смерть—что ночь и день. Мы только что навестили того, кто уже превратился. А теперь превращение коснулось меня самого. Так чего же мне страшиться?
***
Чжуан-цзы по дороге в Чу наткнулся на пустой череп — совсем иссохший, но еще целый — и, постучав по нему кнутовищем, спросил:
— Отчего же ты стал таким? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под секирой на плахе, служа обреченному царству? Или зачах от стыда, опозорив дурными делами отца и мать, жену и детей? Или не вынес мук голода и холода? Или просто скончался от старости?
И, прекратив на том расспросы, положил череп себе в изголовье и улегся спать.
Ночью череп явился ему во сне и сказал:
— По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты расспрашивал, заботит только живых, а мертвецы и знать этого не знают. Хочешь— я расскажу тебе о мертвых?
— Хочу,— сказал Чжуан-цзы.
— У мертвых,— сказал череп,— нет ни государя наверху, ни подданных внизу; не знают они и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратись ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.
Чжуан-цзы усомнился и спросил:
— А хочешь, я попрошу Владыку Судеб возродить твое тело, отдать тебе кости, кожу и плоть, вернуть отца и мать, жену и детей, друзей и соседей?
Но череп ответил, сурово насупившись:
— Неужто же я променяю царские услады на людские муки?
***
ИЗ ГЛАВЫ XIX
Конфуций направлялся в Чу. И вот, выйдя из леса, он увидал, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.
— До чего же ты ловок! — сказал Конфуций.— Видно, владеешь каким-то секретом?
— Да, есть один,— ответил горбун.— В пятую и шестую луну кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю: если не скатятся, то из цикад от меня удирают немногие; если не скатятся три — удирает одна из десятка; а уж если не скатятся пять — тогда будто руками собираю. Стою — как пень, руку тяну — как высохшую ветку. И пусть огромны небо и земля и много в мире всякой твари — у меня на уме только крылышки цикады. Не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю — как же после этого да не поймать!
Конфуций взглянул на учеников и сказал:
— «Если волю не рассеивать — она сгустится в душе»— да это же сказано прямо про нашего горбуна!
***
Янь Юань сказал Конфуцию:
— Когда я переправлялся через пучину Шаншэнь, перевозчик правил лодкой как некий бог. Я спросил у него: «Можно ли научиться так править?» И он ответил: «Можно. Хороший пловец выучится этому за несколько раз. Ныряльщик же справится с лодкой, даже если он прежде и в глаза ее не видел». Я стал его расспрашивать, но больше он ничего не сказал. Осмелюсь вас спросить — как надо понимать его слова?
И Конфуций ответил так:
— «Хороший пловец выучится этому за несколько раз» — потому что забывает про воду. «Ныряльщик же
справится с лодкой, даже если он прежде и в глаза ее не видел» — оттого что пучина для него — та же суша, а опрокинутая лодка — подобна повозке, что катится вспять. И если даже перед ним вся тьма вещей перевернется и покатится назад — он не обратит внимания: с любой поездкой справится шутя.
***
Тот, кто искусен в игре со ставкой на черепицу, волнуется, играя на застежку, и вовсе дуреет, играя на золото. Умение — то же самое, но стоит появиться чему-то ценному — и все внимание уже на внешнем. А сосредоточившись на внешнем, теряешь внимание к внутреннему.
***
Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царем Вэй-гуном.
— Слыхал я,— сказал царь,— будто Чжу Шэнь учил, как надобно продлевать жизнь. Вы, Учитель, с ним общались — что же вы от него слышали?
— Я лишь стоял с метлой в руках у его ворот,— ответил Тянь Кайчжи.— Что я мог услыхать от Учителя?
— Не отнекивайтесь,— сказал царь,— я хочу это услышать.
— Я слышал однажды,— сказал Тянь Кайчжи,— как Учитель сказал: «Тот, кто умеет продлевать жизнь, похож на пастуха — глядит, какая из овец отстает, и подгоняет ее плетью».
— А что это значит? — спросил царь.
— Был в княжестве Лу,— сказал Тянь Кайчжи,— некий Шань Бао. Жил отшельником, пил одну воду, с людьми не общался. Дожил до семидесяти лет, а цвет лица — как у младенца. На свою беду, повстречался с голодным тигром — и тот убил его и сожрал. А еще был некий Чжан И: этот не пропускал ни хором с высокими воротами, ни лачуг с занавесками вместо дверей. Прожил лишь сорок лет — и умер от внутреннего жара. Шань Бао пекся о внутреннем — а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем — а недуг одолел его внутреннее. Ни тот, ни другой не подгонял того, что у него отставало.
***
Жрец, совершавший жертвоприношения, явился как-то в хлев в парадном платье и шапке и стал уговаривать кабана:
— Ну, чего ты боишься смерти? Ведь я целых три месяца буду тебя откармливать, десять дней соблюдать воздержание, три дня поститься. А потом подстелю подстилку из белого камыша и возложу твои лопатки и крестец на резной жертвенный стол. Ну как, согласен?
Тот, что ухаживал за кабаном, сказал на это так:
— Уж лучше ему кормиться помоями и отрубями — да только оставаться в хлеву!
А вот те, что себя ублажают, при жизни предпочитают носить шапку сановника и разъезжать в парадной колеснице, а после смерти — возлежать в богатом гробу на изукрашенных дрогах. Они согласны на то, от чего отказался и скотник, ухаживавший за кабаном,— чем же они отличаются от кабана?!
***
Цзи Син-цзы взялся обучить для царя бойцового петуха. Через десять дней царь спросил:
— Ну как, готов петух?
— Нет еще,— ответил Цзи Син-цзы,— чванлив, кичится попусту.
Через десять дней царь спросил его о том же.
— Пока еще нет,— ответил Цзи Син-цзы,— откликается на каждый звук, кидается на каждую тень.
Через десять дней царь вновь спросил его о том же.
— Все еще нет,— ответил Цзи Син-цзы,— смотрит злобно, так весь и пышет яростью.
Через десять дней царь снова повторил вопрос.
— Вот теперь почти готов,— ответил Цзи Син-цзы.— Услышит другого петуха — даже не шелохнется. Посмотришь на него — как деревянный. Достоинства его достигли полноты. Ни один петух не решится откликнуться на его вызов — повернется и сбежит.
***
Плотник Цин вырезал из дерева колокол. Когда работа была готова, все, кто видел, поражались: казалось, это сделали духи или боги.
Увидел колокол луский князь и спросил мастера:
— Каким искусством ты этого добился?
— Я всего лишь ремесленник,— ответил плотник,— какое у меня может быть искусство? А впрочем, был один секрет. Замыслив выточить колокол, я не решился тратить понапрасну свое ци и должен был поститься сердцем — чтоб обрести покой. После трех дней поста уже не смел помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти — не смел и думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи — в оцепенении перестал ощущать собственное тело, забыл о руках и ногах. И не стало для меня ни князя, ни его двора; все, что извне волнует душу, исчезло, и все мое умение сосредоточилось на одном. И тогда я отправился в горы и стал присматриваться к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в наилучшем из стволов уже готовый колокол, я принялся за дело — а иначе не стоило и браться. Так мое естество сочеталось с естеством дерева — потому и работа кажется волшебной.