Выбрать главу

—      Какова же твоя сила?

—      Силы моей,— отвечал Гунъи Бо,— довольно, чтоб переломить ножку весеннему кузнечику или оторвать крылышко осенней цикаде.

И тогда царь сказал, побагровев от гнева:

—      У моих силачей хватит силы, чтоб разодрать шкуру носорога и утащить за хвост девятерых быков — и все же я в досаде на их слабость... Как же это ты, способный лишь переломить ножку кузнечику да оторвать крылышко цикаде, ухитрился прославиться силой на всю Поднебесную?!

Гунъи Бо, глубоко вздохнув, поднялся с циновки и сказал:

—      Как хорошо вы спросили, государь! Осмелюсь вам ответить по всей правде. Наставником моим был некий Шан Цю-цзы. Во всей Поднебесной не было равного ему в силе, а ближайшие его родичи об этом и не подозревали. А все оттого, что он никогда не пускал свою силу в ход. Мне довелось однажды услужить ему, рискуя жизнью, и он мне поведал:

—      Все стремятся увидеть невиданное — а ты гляди на то, на что никто не смотрит. Все стремятся овладеть недоступным — а ты займись тем, чем все пренебрегают... Поэтому-то те, что учатся видеть, начинают с того, что смотрят на воз с дровами. А те, что учатся слышать, начинают с колокольного звона. Ведь если кому легко внутри — нет для того и внешних трудностей. Если же нет внешних трудностей — тогда и слава не выйдет за пределы семьи.

Ныне же слава обо мне разошлась среди князей: стало быть, я, обнаружив свои способности, нарушил завет учителя. И все же слава моя — не в похвальбе своей силой, а лишь в том, что способен ее проявить. Разве это не лучше, чем бахвалиться силой?!

***

ИЗ ГЛАВЫ V

Горы Тайхан и Ванъу, в семьсот ли окружностью, в десяток тысяч жэней высотою, помещались поначалу южнее Цзичжоу и севернее Хэяна.

Простак с Северной горы жил там же, напротив. А было ему уже под девяносто. Устав карабкаться по горным перевалам и делать всякий раз крюки и обходы, собрал он однажды своих домашних и стал совещаться:

—      А что, если приналечь да срыть эти горы до основания, чтобы открылась прямая дорога на юг Юйчжоу — аж до самой реки Ханьшуй?

Все дружно согласились — только жена Простака усомнилась:

—      С твоими силами не одолеть и холмика Куй - фу — тебе ли сладить с этакими горами? Да и куда девать землю и камни?

—      Будем сбрасывать в залив Бохай — севернее отмели! — ответили ей остальные.

И, взяв с собою троих сыновей и внуков, что покрепче, Простак принялся крушить скалы, рыть землю и перетаскивать ее в корзинах к заливу Бохай. У соседки-вдовы из семейства Цзинчэн был сын, едва успевший сменить молочные зубы,— и он прибежал помогать. Зима сменилась летом, а обернуться до залива и обратно успели только один раз.

Умник с Речной излучины, подсмеиваясь, принялся отговаривать Простака:

—      Ну и дурень же ты! В твои-то годы да с твоими силенками — да ты в горах песчинки не сдвинешь с места, не говоря уж о земле и о камнях!

Простак вздохнул:

—      А ты так туп, что разумеешь хуже малого ребенка— мальчонка-сирота и тот умней тебя. Я умру, а сыновья останутся, и у сыновей еще народятся внуки, у внуков тоже будут сыновья, а у тех — свои сыновья и внуки. Так и пойдут — сыновья за сыновьями, внуки за внуками — и не будет им конца и переводу. А горам-то уже не вырасти — так чего же горевать, что я не успею их срыть?

Умник так и не нашелся, что ответить.

Горный дух, начальник над змеями, прослышав об этом, испугался, что старик не отступится, и доложил обо всем Небесному Владыке. А тот, тронутый простодушием старика, повелел двум духам из рода Муравьев- Великанов перетащить обе горы на себе: одну — на северо-восток, другую — на юг Юнчжоу. И с той поры от мест, что южнее Цзичжоу, и до самой реки Хань-шуй не стало больше горных преград.

***

Конфуций, странствуя на востоке, повстречал двух подростков, о чем-то яростно споривших, и спросил, о чем у них спор.

—      Я считаю,— сказал один,— что солнце к нам ближе, когда только-только восходит, а в полдень оно от нас дальше. А он, наоборот, считает, что на восходе солнце от нас дальше, а в полдень — ближе.

И добавил:

—      Когда солнце восходит — оно большое, как зонтик над колесницей, а в полдень оно—как блюдце. Разве это не значит: чем оно дальше — тем кажется меньше, а чем оно ближе — тем кажется больше?

—      Когда солнце восходит,— сказал второй,— от него веет прохладой. А в полдень — оно обжигает, как кипяток. Разве это не значит: чем оно ближе — тем горячее, а чем дальше — тем холоднее?

Конфуций так и не мог решить — кто прав. А подростки сказали с насмешкой:

—      И кто это только выдумал, будто ты много знаешь?!

***

Гун Ху из Лу и Ци Ин из Чжао однажды занемогли и обратились к Бянь Цюэ с просьбой их исцелить. Тот принялся их лечить. Когда оба выздоровели, он сказал им так:

—      Недавняя ваша болезнь проникла в ваши внутренности со стороны. Ее удалось излечить обычными снадобьями. Но есть у каждого из вас врожденная болезнь, которая продолжает расти вместе с вами. Что, если я попытаюсь теперь, ради вашего блага, ее исцелить?

—      Хотелось бы прежде услышать о признаках этой болезни,— ответили оба.

И Бянь Цюэ сказал Гун Ху:

—      Воля у тебя крепкая, а жизненная сила — слаба. Вот почему ты достаточно силен в замыслах, но слаб в их исполнении. У Ци Ина же слабая воля, а жизненная сила — крепка. Поэтому он мало размышляет и губит себя опрометчивостью. Стоит вам обменяться сердцами — и достоинства ваши уравновесятся.

И вот он напоил их отравленным вином — и оба на целых три дня погрузились в смертное забытье. А лекарь тем временем вскрыл каждому из них грудь, нащупал там сердце и заменил другим. После чего применил чудодейственное зелье, и когда оба очнулись— все было как прежде. Распрощавшись, тот и другой отправились по домам.

Гун Ху отправился в дом Ци Ина, где были жена и дети Ци Ина,— и те отказались его признать. А Ци Ин отправился в дом Гун Ху, где были жена и дети Гун Ху,— и те тоже отказались его признать. Из-за этого между двумя домами началась тяжба, и они обратились к Бянь Цюэ с просьбой их рассудить. Тот разъяснил, в чем дело,— и тяжба прекратилась.

***

Боя превосходно играл на цине, а Чжун Цзыци умел превосходно слушать. Вот Боя, заиграв, устремился душой в высокие горы— и Чжун Цзыци воскликнул:

—      Как прекрасно! Высоко, величаво — как Тай- шань!

Боя, продолжая играть, устремился душой к текучим водам — а Чжун Цзыци воскликнул:

—      Как прекрасно! Широко, полноводно—как реки!

И о чем бы ни думал, играя, Боя — Чжун Цзыци всегда постигал его мысль.

Однажды, странствуя по северному склону горы Тайшань, они попали под внезапный ливень и укрылись под скалой. Боя, загрустив, взял в руки цинь и стал играть. Начал с мелодии ливня, потом заиграл про обвал в горах. Какую бы мелодию ни исполнял — Чжун Цзыци до конца постигал ее смысл. И Боя, отложив свой цинь, сказал, вздыхая:

—      Как это прекрасно! Ты слышишь мои устремления, угадываешь образы — словно в груди у тебя мое сердце. Разве смогу я укрыться от тебя в звуках?!

***

Чжоуский царь My-ван, объезжая владения подвластных ему западных князей, перевалил через Куньлунь и, не доехав до горы Яньшань, повернул обратно.

Еще не достиг Срединного царства, когда на дороге предстал перед ним некий умелец, по имени мастер Янь. My-ван, повелев ему приблизиться, спросил:

—      В чем же ты искусен?

—      Прошу назначить вашему слуге любое испытание,— ответил мастер.— Только прежде хотел бы, чтобы царь посмотрел на то, что я уже сделал.

—      Приноси завтра,— сказал Му-ван,— вместе и посмотрим.

На другой день мастер Янь снова явился к царю. Царь повелел ему приблизиться и спросил:

—      А кто это с тобой?

—      А тот самый, которого я сделал,— ответил мастер.— Он может показывать разные штуки.

Му-ван с изумлением разглядывал куклу: ходит быстро, голову то опустит, то вскинет — ну совсем как живая. Тронет ее мастер за подбородок — и она запоет в тон и в лад, возьмет за руку — начинает отплясывать в такт. Делает тысячи движений и корчит тьму гримас — повинуясь любому желанию. И царь решил, что это самый настоящий человек.