24 ноября 1992 (в поезде Берлин — Гамбург).
Позавчера, в роскошной парной, спросил у Н., чья баня: «Что сделать, чтобы начать уважать себя?» Н. давно здесь и не понял русского вопроса. «Надо поискать ответа в „Фаусте“», — смеясь и не задумываясь, ответил за него его шестнадцатилетний, выросший уже здесь балбес. Устами…
У кого это: «Кто, наконец, напишет русского „Фауста“?» Томас Манн решился написать немецкого… Достоевский писал русского «Дон Кихота»… Что за распутье для русского богатыря: Гамлет, Дон Кихот или Фауст? Пушкин выбирал Дон Гуана. Где у него Гамлет? Пушкин сам — «Тот, Кто Пролил Кровь»… У нас писатель — сразу Христос, а не Гамлет, не Фауст.
У нас и д'Артаньяна нет.
Систему антигероя у нас начали раньше всех, потому что опоздали к герою. Столько всяческого героизма — и нет героя! Вопли соцреализма по этому поводу, оказывается, имеют куда более глубокую, если не философическую, основу. «Разве у нас нет?..» — спрашивает Пушкин Чаадаева, утверждая, что есть. Сам Пушкин в этом смысле несет те же сто пятьдесят лет на себе нагрузку русского героя. Он сам себя написал. Экзист-арт, так сказать. Он и в Годунова, и в фольклор залезал — за героем… Нашел Петра, разбойника Пугачева…
Нету! Папье-маше Васнецова… Тираны, да разбойники, да поэты — всё во плоти. Соцреализм воплотится в герое-инвалиде: Корчагин, Мересьев, Николай Островский — в одном лице и поэт и инвалид…
(Отвлекаясь в окошко: заснеженная, такая русская, земля…
Трудно так запеть. Говорят, природа не изобрела колеса… Она изобрела русского человека — перекати-поле (единственное, кстати, подобие колеса, отмеченное в живой природе)…)
Все, что не написано, — произойдет с автором. Подмена арбайтен (работы) судьбой, хоть и с большой буквы. Герои — князья, цари, святые… Потом попытки цивилизации: Петр, Ломоносов, Пушкин, Менделеев, Чехов… Потом уж — антихрист Ленин. Поиски пути вместо воплощения. Герой — ведь это уже цивилизация: революция в сознании, эволюция сознания. Конфликт ликвидирован. Как в секс-шопе… Онегин, Печорин, Чацкий, Хлестаков, Базаров, Обломов, Раскольников, Мышкин — вот наше политбюро.
Передонов, Аблеухов, Самгин, Живаго…
Смешивать автора с героем нельзя, а характеризовать самою способностью (или потребностью) создать героя — можно. Так Лермонтов хотел создать в Печорине героя авантюрного романа, что характеризует Лермонтова, не имея отношения к Печорину…
Пушкин уже писал Онегина, когда выпорхнул Чацкий. Грибоедов его опередил, и Пушкин, справедливо, переживал это. Чацкий — первый антигерой. Не Онегин. Пусть. Пушкин зато написал «Медного всадника», упразднив саму категорию. Кто герой поэмы: Евгений? Петр? Петербург?.. Россия? История? Природа?.. Стихия? Судьба? Рок?.. «Рок-батюшка, Судьба-матушка» (Алешковский).
Нет у нас д'Артаньяна.
У Обломова были хорошие данные… так его сломала наша прогрессивная общественность.
Паноптикумы Гоголя, Достоевского: у одного — мертвые души, у другого — уже Бобки.
У Толстого — всё образы, образы… Героя, кроме Анны Карениной, нет. Антигерой не удается (Левин не вышел).
Правда, женщины у нас — герои. Все, включая сюда Веру Павловну. Тут Пушкин успел опередить Грибоедова, Татьяна — Софью.
Мужчины, играя женщин, их переигрывают (театральный факт).
Во Франции эту перверсию преодолели в Жанне д'Арк. Мы пробовали на этом поприще мученицу Зою.
И животные у нас — герои. Собаки и лошади. Холстомер, Каштанка, Изумруд, Верный Руслан, Джамиля какая-нибудь. «Какая Джамиля? Про нас, про нас надо писать!» — как сказала однажды Л. Я. Гинзбург Б. Я. Бухштабу, тайно «про нас» пописывая.
Крест пропивают, но никак уж не проедают. Сытый голодного не разумеет.
Вот и нет у нас д'Артаньяна…
(В этот момент я опять взглянул на сибирские просторы Германии, одновременно почему-то проверяя, на месте ли крест… он был не на месте. Но я нашел его, порывшись и не успев потерять…