— Это не предательство, Мама.
— Я мать этого ребенка. Я произвела его на свет. И никто ничего не сказал мне.
— Ты бы все разрушила. Молодой человек не так богат, как мужья других наших дочерей. Я боялся.
— А теперь ты не боишься! Теперь, когда она уже на сносях!
Он понял, что мысль о ребенке прочно запала ей в голову. Такого поворота событий он не ожидал, и ему стало ужасно стыдно за нее, когда он припомнил мужественное лицо Джино и его чистые ясные глаза.
— Этот молодой человек…
— Этот пес! — прервала она.
— Он спрашивал моего разрешения…
— Чудовище!
Бессмысленно было продолжать далее. Он сел, подавленный чувством собственной беспомощности. Он надеялся рассказать своей жене обо всем, точно так же, как сам Бранкато вчера вечером: просто, искренне и достойно. Но искра вдохновения угасла слишком скоро, и он снова погрузился в спасительную апатию отчаяния.
— Кто такой этот Бранкато? — спросила Донна. — Как они познакомились? Расскажи мне все. Ничего не пропуская, ты понял? Ничего!
Он рассказал ей все, что он знал. Он говорил теперь с чувством глубокой усталости и даже облегчения, потому что ситуация переходила теперь из его сферы влияния под ее полный контроль. Он даже упомянул о своем глупом воодушевлении, когда он узнал о том, что Бранкато бывал в Палермо. Теперь это выглядело как-то нелепо и по-детски. Но ему было уже все равно, теперь это уже ее проблема.
Когда он закончил, донесся хлопок двери подъехавшего автомобиля. Потом быстрые шаги Шарлотты по дорожке. Дверь открылась. Шарлотте хватило одного взгляда на Донну Мартино, чтобы понять, что мать уже все знает о человеке, которого она любила. Донна Мартино не смотрела в глаза дочери, ее взор был прикован к очертаниям талии Шарлотты. Подавленность на лице отца ясно выказывала Шарлотте всю суровость перенесенных им испытаний. Она склонилась к нему и поцеловала в лоб. Лоб был холодным как лед. Она постоянно ощущала на себе изучающий взгляд матери.
И этот омерзительный взгляд вызывал у нее негодование и отвращение. Она повернулась и посмотрела ей в глаза, готовая ко всему.
— Приведи синьора Бранкато сюда, — сказала Донна. — Я хотела бы встретиться с человеком, который женится на моей дочери.
— Я тоже хотела, Мама. С самого начала.
— Я очень хочу познакомиться с ним.
Донкихотское утверждение. Ни тени сарказма, издевки или зловещего намека. Лицо Донны было беспристрастно и несказанно спокойно. Даже Джованни был удивлен.
— Да, — добавила Донна. — Я хочу знать этого молодого человека.
Это обезоружило Шарлотту, мгновенно лишив всяких подозрений.
— Я попрошу его прийти завтра вечером.
Итак, Джино, наконец, был приглашен в дом. Это был, несомненно, торжественный момент, но Шарлотта по некоторым причинам была скорее взволнована, чем счастлива. Она поцеловала родителей и пожелала им спокойной ночи.
На верхней площадке лестницы она остановилась.
— Мне пригласить Джино на обед?
— Я никогда не обедаю с незнакомыми, — ответила Донна с нескрываемой злобой.
Это означало, что Донна Мартино закрыла свое сердце для Джино Бранкато, и замышляет вырвать его из жизни Шарлотты.
На следующий день Шарлотта пробудилась с пронзительным чувством исключительности грядущего. Она спала хорошо, но что-то помимо очарования сна вдохновляло ее. Это было одухотворяющее знание того, что в лучах этого восходящего солнца где-то есть человек, которого она любит.
Были и другие ухажеры. По стандартам Донны Мартино, Шарлотта заслуживала гораздо большего, чем ее сестры. Даже и теперь ей приходилось иногда выслушивать яростные призывы Донны Мартино что-нибудь сделать со своей жизнью. Это озадачивало Шарлотту. Некоторое время она занималась музыкой. Потом ходила в художественную школу. Но, в конце концов, все закончилось само собой в этой комнате, в этом убежище с несколькими любимыми книжками и виолончелью. Здесь был покой. А там — сплошные обязательства — эти причуды, называемые обязанностями перед родителями, и раздражающие настойчивые напоминания о том, что девушка должна хорошо выйти замуж. Комната защищала ее от этого.
Роза называла ее воображалой. Стелла называла ее эгоисткой. Беттина называла ее невротичкой, а Мама заявляла, что она просто дура. Но никто не посягал на ее комнату. И вот теперь она оставляла эту комнату. Джино Бранкато затмил ее прелести. Она любила его, и уже знала — за что. Возможно, он никогда и не станет богатым, но он дарил ей цветы, и его глаза всегда сияли любовью к ней.