— Этих подонков!
— Ты сумасшедший. Ты невменяемый, душевнобольной.
— Я должен знать. Я не смогу этого перенести.
— Ты сказал — три раза. А что было в третий раз?
— У-у, — простонал он, — этот гнусный маленький крысеныш!
— Кто?
— Пацан — разносчик! Он постоянно слоняется тут вокруг! Один из этих прыщавых студентов! Вечно тут кружит, ногти свои грызет!
— Кружит?
— Да-а! Он приносит продукты и вещи всякие. Вечно здесь ошивается и разглядывает ее ноги! Видел я этого прилипалу!
— Его не за что винить, у Линды прекрасные ноги.
Не следовало говорить этого. Он закусил нижнюю губу и вперился в меня немигающим взглядом, сжимая и разжимая кулаки на столе. Затем пододвинулся ко мне поближе и заговорил с чувством необыкновенного достоинства.
— Джим, ты мне друг. Но, пожалуйста, вспомни, что это мой дом, и мы говорим о женщине, на которой я женат.
Я долго извинялся, похлопывая его по плечу. Это растрогало его, слезы снова потекли из его глаз. Он вытер их кулаком. Я никогда не видел его таким потерянным.
— Этот пацан-разносчик, — сказал я. — Я уверен, что от него никакого вреда. Я бы не стал тревожиться только потому, что он заглядывается на ноги Линды.
— Да, но что там у него в голове его немытой?! Вот, что я хотел бы знать! И откуда мне знать, что тут происходит, когда я пашу там на износ у себя на работе?!
Я подошел к ванной и постучался.
— Выходи, Линда, — сказал я, — давай разберемся.
Она открыла дверь и встала в дверном проеме — озорная красотка с надутыми губками. Валенти прошел мимо нее к шкафчику с медицинскими принадлежностями. Она опустила взор и из-под бровей глянула на его щеку.
Наклонив голову на бок, он плеснул йод на царапины, шарахнулся в сторону и запричитал от боли. Коричневый раствор скатился вниз по щеке и забрызгал рубашку. Он повернулся к Линде.
— Помоги мне! Что ты стоишь, как на витрине?!
Она взяла полотенце, смочила его холодной водой и аккуратно промокнула его щеку. Они были одного роста. Она принадлежала к тому сорту женщин, которым идет любая одежда, и, зная это, всегда умела выказать совершенство своего тела.
— Бедный, — сказала она.
Он скрипнул зубами. Было видно, что он из последних сил старается не заплакать, но глаза помимо его воли наполнились слезами, и покатившиеся по щекам огромные, прозрачные капли смешались с йодным раствором.
— А я тягал тебя за волосы, — захныкал он, — за эти прекрасные, удивительные, золотые волосы.
Линда тоже заплакала. Я стоял сонный и раздраженный, но все-таки счастливый оттого, что Валенти смог так разумно выйти из положения. Когда я уходил, они уже сидели на диване, держа друг друга за руки. Было уже почти три часа. Закрывая дверь, я услышал, как Валенти просил прощения за то, что он был таким дураком, а Линда отвечала, что, в конце концов, возможно, у него и были основания для подобного поведения.
Неделю спустя Леон доложил снизу по телефону, что одна особа в вестибюле хочет пройти ко мне, но он не думает, что это моя знакомая.
— Она выглядит ужасно, — добавил он.
— Пошли ее наверх, — ответил я.
Это была Линда. Правый глаз у нее заплыл, щеки и нос горели. Она прихрамывала, и я помог ей добраться до тахты. Потом вышел на кухню и налил выпить. Обливаясь слезами, она залпом осушила стакан.
— Этот подонок! — выдохнула она. — Это ничтожество!
Я пытался утешить ее. Она упала лицом вниз на тахту и билась в рыданиях. Потом я выслушал ее рассказ. Этим утром заглянул молочник за деньгами. Валенти был еще в постели в это время. Линда из кухни разговаривала с молочником. Ей он нравился. Он был симпатичным парнем, с тремя детьми, которыми он очень гордился. Он рассказал ей все про них, и она была в восторге. Ей было неудобно держать человека в дверях, тем более, что он хотел поделиться с ней рецептом бананового «перевернутого пирога», поэтому она предложила ему присесть и выпить чашечку кофе. И все это Валенти слышал. И, незаметно подкравшись, с криком — «Ага! Вот, значит, как!» — влетел в пижаме на кухню, скрутил и спустил молочника с лестницы, избил Линду, а потом оделся и ушел на работу.
— Я больше не могу, — сказала она мне. — Я собираюсь подать на развод.
Я подумал, что это неплохая идея, и сообщил ей об этом. Но тут же я вспомнил своего старого друга Альфредо Валенти. Наши школьные дни, скудные дни 32–го, 33–го, голодные дни для писателя, когда Альфредо помогал мне и морально, и финансово. И когда я подумал об этом, и о том, как он ее любил, я понял, что надо оставаться верным другом, как бы мне ни была симпатична Линда.