Коллегию Патафизики основал 11 мая 1948г. в Париже д-р Л.И.Сандомир, после безвременной смерти которого ее возглавил барон Жан Молле; она стала первым международным патафизическим обществом, объединившим в своих рядах и на страницах своих регулярно выходивших тетрадей и досье разобщенную перспективу естественной мысли. Достаточно упомянуть, что в разное время разные места в прихотливой иерархии Коллегии заняли, среди прочих, математики Клод Берж, Франсуа Ле Лионне и Раймон Кено, физик Поль Браффор, художники Оскар Домингес, Марсель Дюшан и Макс Эрнст, кинематографисты Рене Клер и Пьер Каст, литераторы Эжен Ионеско, Борис Виан, Мишель Лейрис, Жак Превер, - вклад которых в психотехнику известен, - а также Луи Барнье, Анри Буше, Франсуа Карадек, Рюи Лонуар, Ж.Ю.Сэнмон и Р.Шеттук, чьи книги внесли огромный вклад в историю патафизической науки. Особую роль в деятельности Коллегии сыграл ее Выборщик, Раймон Кено. Провозгласив задачу укротить исступление математика разумом поэта , он разрешил ее не только в своих трудах, - из которых следует вспомнить Энциклопедию неточных наук , Малую портативную космогонию и О кинематике игр , - но и создав в 1960 г. вместе с Ф. Ле Лионне специальную подкомиссию Коллегии, посвятившую себя экспериментальной литературе, в которую вошли такие ее члены, как Ноэль Арно, Жак Бенс, Марсель Бенабу, Андре Блавье, Жан Кеваль, Жан Лескюр и Жан Ферри. Широкую известность и славу этой рабочей группы, названной УЛИПО (Предприятие Потенциальной Литературы) определили разработанные ей поэтические машины и другие процессоры, составившие литературную репутацию таких ее участников, как Жорж Перек и Жак Рубо. Если идущая от Жарри, Русселя и Дюшана магистраль современной патафизической мысли ярко сказалась на всем развитии форм текущей французской (да и мировой) поэзии, то работа УЛИПО получила прямое продолжение в разрабатываемой Жан-Пьером Бальпом и Клодом Аделеном, а также их все более многочисленными и молодыми последователями, области электронной интерактивной поэзии, с первыми
шагами которой мы уже познакомились ранее.
Все, что мы обычно называем поэтическими произведениями, - рукописными и печатными, иногда ласкающими слух или зрение, - представляет собой, вообще говоря, прах, выжженный работой поэтической машины. В отличие от этого искусства слова , обыгрывающего своеобразие того или иного языка или наречия, поэтическая машина строится на преодолении условности идиома за счет криптографического свойства письма (или того, что срабатывает, как письмо). Таким образом, рассматривая любую запись в ее графическом, или кинематическом, смысле, включая скелетные формы знаков, их пространственные взаимоотношения и возможность самовоспроизведения в них машин, мы убеждаемся в справедливости слов одного из создателей этих машин, Уильяма Сюарда Берроуза: ...короче, мы создали бесконечное разнообразие на информационном уровне, которого хватит, чтобы навсегда занять так называемых ученых изучением щедрот природы . Сегодня поэзия представляет собой идеальную, т.е. безусловную форму жизни, воспринимаемую нами с помощью поэтических машин, и занимает в нашей культуре место искусства языка в наиболее широком смысле этого выражения. Фактически, это не имеет ничего общего с привычной поэзией самовыражения и стихотворения; обращаясь к языку вещей , мы подразумеваем здесь то, что в начале века один из классиков русской патафизики Ильязд назвал трансментальной, или заумной (чаще ее называют абстрактной) поэзией. Вряд ли такая поэзия, не предполагающая существование в обществе отдельного клана поэтов и предоставляющая это когда-то бывшее почетным звание любому, вне зависимости от желания, сможет в ближайшее время найти всеобщее признание. Что же касается автора этих строк, то я повторюсь, что считаю престиж поэтов социально значимой и гуманной привычкой, которая позволит им популярно и с большим успехом показывать самой широкой аудитории облагораживающее воздействие поэтической машины.
6. ПЛАТЬЕ-МАШИНА
для Юлии
Всякая коллекция моделей одежды интересует нас как своеобразное воспитание чувств. Моды, насколько мне известно, выражают разнообразие экстазов и сновидений, приручающих нас к окружающему миру, и помогают нам справиться с неудобствами собственного физического недоразвития. Некоторые любители высокого кроя близоруко называют безвкусицей передовые тенденции моды последних лет, по сути коренящиеся в обряде первобытных людей, в памяти которых еще жила экологическая катастрофа и последовавшее за ней вырождение, красочно сказавшееся в известной легенде о первородном грехе. Это знание, или, точнее сказать, подсознание, живо по сей день, хотя и не в умах идеалистически настроенных ретроградов от биологии и моды. Однако прогресс неминуем, и со временем специалисты начали различать в привычных рюшах, шитых цветениях, вуалях, пуговицах, вырезах и т.п. низшие формы жизни, наподобие слоевища гриба или мха, паразитирующие на психической ущербности особы, но не способные восполнить нарастающую в наш век высоких технологий интоксикацию ее личности.
Новый этап открыло нам сюрреалистическое искусство, - в лице, например, Макса Эрнста, Ман Рея и Марселя Жана, - которое включило моду в общий спектр человеческих наук и, обогатив ее важными астрологическими, палеонтологическими, палеопатологическими и патафизическими знаниями, позволило вживить в ее т.н. дикую ткань привой разных достаточно сложных организмов. Целая плеяда стилистов, начиная с Эльзы Скьяпарелли, научила нас убирать себя деревьями, булыжниками, оперением, лангустами, отслужившими в быту вещами, человеческими органами и целыми участками земной поверхности. Эти совершенные платья-машины, сменившие примитивные наросты древних, пока вносят в наши жизни мудрую ноту развлечения, утраченного со времен женщины-омара , мисс Юлии Пастраны и сиамских сестер Блажек.
Вспомним детей, в своей чистоте радующихся веселому дождю каламбуров анатомического театра, или, скорее, цирка, радуге его клоунов, зверюшек и колесящих по кругу акробатов, скрытой в черном котелке фокусника. С помощью платья-машины мы делаем первые, пока еще робкие и мысленные, шаги на пути эволюции, к истинному, т.е. физическому, познанию мира. В будущем эта машина, конечно, станет не только образом, но и формой нашего существования, стирающей разрыв человека и природы. Наши более привычные одежды и косметика все еще безотчетно следуют инстинктам брачных и социальных нужд животного мира, определяющим и наше собственное поведение. Однако если все эти манто, гетры, регланы и кепи созданы нашей борьбой за животную жизнь, то порожденные орнаментацией высокой моды платья-машины отражают аналогическую жизнь чистого разума, по сути принадлежащую отправному, т.е. неодушевленному, миру натуры. Они возвращают человеческие организмы к подавленному в них изначальному вегетативному инстинкту сообщающейся материи, который, собственно говоря, определяет психическую жизнь и ее творческие акты. Таким образом, платья-машины вырабатывают пока еще только психологическую гармонию тела и сознания, лежащую в основе того эволюционного скачка, который, словами классика, воплотит тысячелетнюю ностальгию человечества по Золотому Веку.