«Господи, миленькая моя!» — подумала Ниночка, — непроизвольно загоняя темп.
Еще три песни — и, слава богу, концерт кончился. Раздались аплодисменты. На сцену поднялся австро-венгерский посол, вручил Ниночке вымпел и тяжелый альбом, на котором было написано «Будапешт».
— Выходит, все-таки Швеция! — мелькнуло у Ниночки в голове. Она с ужасом смотрела, как дети спускаются со сцены и, зчачит, вот-вот рухнет потерявшая сознание Чистякова. Но со сцены спустились все! Сигаев и Фокин, зажав неживую Чистякову плечами, бодро снесли ее вниз и зашагали дальше с таким видом, будто с детства так и ходили втроем плечом к плечу.
— Фу! Обошлось! — имея в виду международный скандал, вздохнула Ниночка. Но оказалось, самое страшное — впереди. Гостей завели в зал, где был накрыт стол.
Но какой! Разноцветные бутылки с лимонадом, кока-колой, вазочки с пирожными, конфетами, жвачками! И все пахло так вкусно, что сводило челюсти! Потемкин чуть не проглотил свою пуговицу. Посол сделал широкий жест рукой. Мол, угощайтесь.
Провокатор!
Ребят тянуло к столу, но они устояли на месте. Так как смотреть на стол не было сил, все завели глаза к потолку и, сглатывая слюну, с интересом принялись разглядывать роспись потолка, где упитанные амуры целились из луков в полуголых бессовестных женщин. Посол, в это время рассказывая что-то смешное, налил Ниночке шампанского и предложил сигарету. Учительница пения не курила, но ухватилась за сигарету и начала торопливо ее посасывать, тревожно обегая глазами маленьких сограждан, при этом улыбаясь послу и непринужденно стряхивая пепел в карман его светлого пиджака.
В это время Сигаев (ох, этот Сигаев, что значит «неблагополучная семья»!) схватил бокал с лимонадом и опрокинул в рот. Это оказалось Ниночкино шампанское. Наступила жуткая пауза. Все ждали последствий. И они последовали буквально через две минуты. Алкоголь быстро впитался в кору детского головного мозга, и пьяный Сигаев устроил дебош! Он развязно взял из вазы пирожное и съел его! Потом взял второе и съел! Третье! Съел! Сунул в рот четыре конфеты разом!
Под влиянием алкоголя, очевидно, забыв, что у него все это есть, Сигаев выпил два фужера шипяшей кока-колы и, потянув посла за рукав, спросил: «А где игрушки? Витька говорил, у вас игрушки здоровские!» Посол улыбнулся и распахнул дверь в соседнюю комнату. Да, игрушки были, действительно, здоровские! Полкомнаты занимала настоящая железная дорога.
Поезда, вагончики, светофоры! Кто-то что-то включил, и красный паровозик, присвистнув, припустил по узким рельсам. При виде этого чуда Сигаев едва не протрезвел.
А в это время иностранные девочки показывали нарядных, словно живых кукол.
Женская половина хора замерла в восхищении, и только староста Муханова, не растерявшись, очень к месту сказала: «А по запасам железной руды мы превосходим всю Европу, вместе взятую, между прочим!» И тут Кравцова не выдержала: пойдя на поводу у материнского инстинкта, она взяла куколку и сжала ее так, что та пискнула что-то похожее на «мама»! Судя по вытарашенным глазам австро-венгров, до этого дня кукла молчала.
Сигаев выхватил из груды игрушек почти настоящий пистолет и с аппетитом прицелился в Муханову. Черноглазый мальчик знаками объяснил, что пистолет можно забрать насовсем. Муханова, презрительно усмехнувшись, сказала: «Вот уж незачем. У нас в стране у всех есть пистолеты!» — А железная дорога у вас есть? — спросил черноглазый через переводчицу.
— Железная дорога? — Муханова на секунду задумалась, и, словно отвечая по английскому текст «Моя семья», протарахтела:
— У меня есть железная дорога. У меня есть брат и сестра. Мы живем в пятикомнатной квартире с лужайкой. Имеем гараж и машину. По воскресеньям имеем традиционный пудинг со взбитыми сливками. И на машине отправляемся за город, где имеем уик-энд!
— А у тебя тоже есть железная дорога? — спросил назойливый черноглазый у Носова.
Носов чуть не проболтался, что у него есть настоящая железная дорога под окном, и все время кажется, что паровоз влетит в дверь. Но взяв себя в руки, четко повторил все, что говорила Муханова. Только вместо «взбитые» сливки, он сказал «избитые», а упомянув про традиционный пудинг, поморщился, вспомнив, как отец в воскресенье, приняв «традиционный пудинг», гонялся за матерью с утюгом…
Оказалось, что еще у четверых опрошенных есть железные дороги, пятикомнатная квартира, воскресный пудинг, машина, брат, сестра и уик-энд.
Этот черноглазый, «зануда такая», еще спросил: «У вас на всех один отец?» — Отцы у нас разные! Но, несмотря на это, жизнь одинаковая! — гордо ответила Муханова.
— Нам, наверно, пора, — заторопилась Ниночка, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, чуя близкое окончание дружеского визита.
— А я останусь! — сказал Сигаев, радостно целясь в товарищей из пистолета.
— Как «останусь»?! — воскликнула Ниночка, представив лицо директрисы, когда та узнает, что Сигаев остался за границей.
— А что такого? — сказал Сигаев. — Поиграю и приду!
— Смотри, доиграешься! — сказала Муханова. — Мы бы все с удовольствием остались, товарищи, но надо подстригать лужайки у дома, пока не поздно!
Сереженька, дай пистолетик!
Муханова схватила кисть сигаевской руки и стала ее выкручивать. Сигаев рванул пистолет на себя и грянул выстрел.
Резиновая пулька с присоской ударила в люстру, срезала белоснежный плафон, и тот лихо напялился на голову посла, который уже падишахом опустился на пол.
«Нарочно люстру над Сигаевым повесили, специально!» — бормотала Ниночка, разорвав блузку и пытаясь силой перевязать посла, а тот отбивался со словами:
«Не стоит беспокоиться! Вот зараза!» Кое-как посла из плафона вынули, голову перебинтовали, пол подмели, потом долго жали друг другу руки и наконец выбрались из помещения вон. Ребята быстренько влезли в автобус и оттуда с ужасом смотрели на посла с перевязанной головой. Он помахивал рукой и, морщась, приглашал приезжать еще.
И вот автобус выехал с территории посольства на родину. Ехали молча, только всхлипывала пришедшая в себя Чистякова да чем-то вызывающе хрустел Сигаев. И вдруг, словно по взмаху руки невидимого дирижера, весь хор разом рванул песню «Ой, мороз, мороз…» Дети пели таким чистым, таким наполненным, слаженным звуком, которого Ниночка от них добиться никогда не могла! Особенной красотой и лихостью выделялся голос Потемкина. Как потом выяснилось в больнице, он на радостях проглотил-таки пуговицу.
Жили-были два соседа
Толстой признавался: «До пяти лет я узнал больше, чем за всю жизнь». К сожалению, писатель был прав. Более того, к пяти годам становишься тем, кем остаешься до конца дней.
Моему сыну четыре года шесть месяцев. В этом маленьком таракане я вижу отчетливо взрослого таракана, похожего на меня, выполненного в масштабе один к пяти. Как уместились в крошечных генах мои серые глаза, разлет ушей, прямой нос, будущие размеры которого не вызывают сомнений?! Даже мизинец левой ноги согнулся, как у меня! Жена подолгу разглядывает сына, хочет найти что-то свое, но ее гены рядом с моими всего лишь свидетели. Более того, в гене помимо внешности чудом уместился и мой характер, уместился целиком со всеми крупными недостатками. Дети играют, возятся, — он стоит и внимательно смотрит. Заберут игрушку, — молчит. Побежали наперегонки, — он пошел. Ест все подряд, не пережевывая. Просыпается с трудом, одевается медленно и кое-как. Любит листать книжки с картинками, читать не хочет, хотя знает все буквы, кроме «ы». Слух у него абсолютный. Как и у меня. Абсолютный ноль. Когда я запеваю, он подтягивает, — жена плачет. А нам нравится петь так. Мы чувствуем, как врем мелодию, но внутри нас она звучит правильно, и мы слушаем то, что внутри нас.