«Камин! Камин! " — Не Ка-мин, а Ля-мин! Лямин! Что у тебя с дикцией?! Попробуй еще раз!
«Камин! Камин!..» — отозвалась женщина.
Лямин в сердцах саданул кулаком по приемнику, что-то хрустнуло — и стало тихо.
Шкала погасла. Константин Юрьевич в ужасе оглядел опустевшую комнату и заплакал, сморкаясь в галстук.
Спал он кошмарно. Метался по кровати, кричал:
— Я — Камин! Я — Камин! Ласточка, разжигай! Переходи ко мне на прием!..
Утром комната показалась ему громадной, таким маленьким и ненужным ощутил он себя, как пылинку в углу Вселенной.
Кто-то шагал по руке. Константин Юрьевич приоткрыл глаз. Голодный комар суетливо тыкался в кожу, и наконец, проколов, принялся пить кровь. Лямин собрался прихлопнуть наглое насекомое, но уж больно здоров был комар. И Константин Юрьевич не тронул его.
Комар, наливаясь кровью, становился все больше и больше, а Лямин все меньше и меньше…
Очки
У меня семь пар очков. На каждый день недели. В понедельник надеваю с черными стеклами, чтобы после вчерашнего меня никто не видел. Целый день меня никто не видит. Правда, и я ни черта не вижу.
Во вторник, обалдев от вчерашнего мрака, так хочется чего-то чистого, яркого — синего неба хочется! Надеваю синие очки. И в любую погоду — синее небо! Все синее. Трава синяя. Огурцы свежие синющие! Не ели синие огурцы? Бр-р!
Гадость!
Естественно, в среду хочется настоящих зеленых огурцов с весенним запахом и без очереди! Зеленые очки! И все такое зеленое, молодое, что скулы сводит! Какие огурцы, когда вокруг зелененькие женщины и, честное слово, каждой семнадцать лет! «Простите, вас как зовут, зеленоволосая?» И они не краснеют, а зеленеют, причем не от злости — от радости. Еще бы! В этих очках сам зеленоглазый, кудрявый и кажется, все зубы во рту свои, а морщины чужие или это оправа бросает ненужную тень. Можешь перевернуть весь мир позеленевший.
В ночь с зеленого на четверг жутко чешутся руки. Утром бегу, не позавтракав, цепляя очки с дальнозоркими стеклами, чтобы определить фронт работ!.. Через увеличительные стекла видишь всю линию фронта! Волосы встают дыбом, руки перестают чесаться. Оказывается, многое сделано до тебя и ты видишь — как…
Но почему никак не увидеть все таким, как хочется?!
Чтобы совпало, надеваю розовые очки. Надеваю в пятницу. Пятница — жизнь в розовом цвете. Ах, эта розовая действительность! Надеваю носки с розовой дырочкой. Жена орет, а глаза у самой добрые, розовые. Лезу в карман, а там розовые, как червонцы, рубли! Вечером на симпатичных розовых обоях давишь розовых тараканов и плывешь в розовый сон на розовых новеньких простынях.
И суббота! Летишь по лестнице в очках с простыми стеклами, надеясь, что дело вовсе не в стеклах! И спотыкаешься обо все нерозовое, столько его кругом! Одна небритая рожа в зеркале чего стоит! Глаза жены накрашены — точь-в-точь тараканы. В углу тараканы затаились, как глаза жены.
Зажмурившись, жду воскресного вечера. Надеваю выходную оправу без стекол, чтобы не выбили. Иду в ресторан. Там смело мешаю цвета, и вроде все приобретает желанный цвет, правда, затрудняюсь сказать, какой именно… Кто дал по голове, не разглядел. Хорошо, что в оправе не было стекол. Опять повезло…
В понедельник надеваю очки с черными стеклами, чтобы после вчерашнего меня никто не видел. Мрак полный.
Но я знаю: дома лежат синие очки!
Стекло
Стекло, которое нес человек, было настолько прозрачное и тонкое, что временами казалось, будто вообще в руках ничего не было. Человек шел по солнечной стороне, стекло вспыхивало, а человек жмурился и чему-то улыбался.
Прохожие осторожно обходили улыбающегося человека, уступали дорогу и сами невольно улыбались. Теплый ветер шевелил человеку волосы и тихонечко звенел на стекле.
Вдруг кто-то толкнул человека плечом.
Прохожие испуганно замерли, потому что человек застонал, пошатнулся — и стекло выскользнуло из рук. Но никаких осколков на асфальте не было…
Контрабандист
Для несчастья, как и для счастья достаточно ерунды.
У кассирши Шурочки кончилась мелочь, и она часть зарплаты выдавала лотерейными билетами. Все заработали по нескольку штук, в том числе Долькин Николай — два.
Спустя месяц на работу притащили таблицу и билеты проверили. Все шло нормально.
Никто не выигрывал. Только Аверьяновой и Рыбину крупно повезло — выиграли по рублю. Последними проверяли билеты Долькина. Первый мимо. А вот второй совпал номером, причем все шесть цифр! Долькина бросились поздравлять с рублем, но тут Ефимова взвизгнула: «Серия!» Все затихли, боясь спугнуть выигрыш. Ефимова прошептала: «Зараза! „Жигули“!» Долькин тут же потерял сознание. Когда очнулся, все было за него решено. Кто и когда поможет выбрать машину, устроит на курсы и прочее. Долькин хотел сказать, что лучше бы взять выигрыш деньгами, потому что кроме автомобиля в доме Долькина не хватало еще кое-чего. Но раз за него все решили — автомобиль, он промолчал.
Долькин вообще помалкивал последние годы, потому что с детства говорил невнятно, но тихо, и его понимали с трудом и не так. Если он в магазине бормотал: «Кило яблок получше, мне в больницу», — продавщица, кивнув головой, швыряла на весы два кило гнилых помидоров.
Как-то он открыл дверь парадной и, пропуская женшину, бормотнул под нос: «Прошу вас». И тут же получил пощечину со словами: «За кого вы меня принимаете? " Избегая неприятностей, Долькин стал молча соглашаться со всеми. И оказалось, так удобнее. Не надо ни о чем думать, решать, — иди куда все, делай что все — не ошибешься.
Нет, конечно же, завидно было смотреть, как роскошно выходят из машины автовладельцы. Разве с таким шиком вываливаются граждане из общественного транспорта? Но одно дело тихонько мечтать, другое дело — вцепиться в руль самому. Мечтать безопасней, чем жить…
Как Долькин сдавал на права — это отдельная история.
В автомобиле ему то не хватало рук и ног, то их оказывалось в три раза больше, чем нужно. Трагизм был еще в том, что неверное движение дрожащей руки умножалось тысячекратно — и машина с ревом кидалась на ближайший фонарный столб.
Сидевший рядом опытный инструктор, естественно, был убежден, что Долькин все это вытворяет нарочно! И потому глядел на него с лютой ненавистью, отчего Долькин страдал еще больше и вместо ручки переключения передач хватал колено инструктора, а потом, извиняясь, пытался погладить колено. Инструктор брезгливо дергался и сквозь зубы шипел: «Кончай лапать! " Короче, шансов сдать на права не было никаких. Но кто-то позвонил куда-то, и права-таки дали. При этом так долго жали руку, словно прощались с Долькиным навсегда.
Сосед уговорил поставить сигнализацию. А то угонят! Старый жук в лопнувших джинсах за сто десять рублей присобачил какую-то японскую схему с гарантией:
«Спите спокойно! Орет так, любого вора кондратий хватит!» И точно! Этот японский кондратий хватал Долькина почти каждый день. То ли не так соединилось, то ли не в той последовательности отключал, но когда он чуть ли не ползком приближался к машине или мчался от нее сломя голову, сигнализация срабатывала и выла, как обезумевшая японка. Казалось бы, сигнализация для того, чтобы спокойно спать, пока она помалкивает. Но Долькин не спал в ожидании, когда она заорет. Его швырял к окну кошкин визг, чей-то свист, крик: «Ко мне, Тузик!». Частенько ночевал он на ледяном подоконнике не сводя глаз с машины и, всхлипывая, грезил о том, как было бы славно, если бы машину украли! Выспался бы наконец!