Пока англичане возвращались с победой домой через страны Европы, их окончательно разбили. Вернулся только Роберт Пирс. Посмотрите его памятник. Ему будет приятно.
В заключение обзора хочется подчеркнуть: Англия резко отличается от Японии.
Хотя бы по количеству японцев. В Японии их куда больше. Зато нигде вы не увидите столько англичан, сколько в Англии.
Сенкью за внимание!
Магдалина
А теперь, товарищи, давайте получим удовольствие от этой картины. Встаньте пошире, чтобы всем было видно. Тебе сколько лет, мальчик? Пятнадцать?
Отвернись, тебе еще рано смотреть такие вещи. Внимание! Я начинаю!
Центральное место в творчестве так рано ушедшего от нас Эль Греко по праву занимает полотно площадью полтора квадратных метра — «Кающаяся Мария Магдалина». На холсте Магдалина изображена в необычном ракурсе, на берегу моря.
Невольно возникает вопрос: что она здесь делает в такое позднее время? Она здесь откровенно кается.
Художники с давних пор обращались к образу прекрасной грешницы. Но все их Магдалины каялись как-то неубедительно. Без огонька. Совсем в другой, оригинальной манере кается Мария Магдалина у Эль Греко.
Сразу видно, что она глубоко раскаивается в содеянном. «И как это меня угораздило?» — как бы говорит Мария. И ей как бы веришь.
В правом верхнем углу мы видим ветку с листьями. Листьев ровно пятнадцать.
Желающие могут меня проверить. Ну? Тринадцать? Вот народ! Вчера еще было пятнадцать.
Так. А теперь перенесемся в левый верхний угол. Перенеслись? Там сразу в глаза бросаются три птички. Кое-кто на Западе полагает, что это колибри, но наши ученые опознали в них диких уток.
И наконец, в центре кульминационное пятно картины — сама Магдалина. Эль Греко умышленно расположил Марию смотрящей в сторону. Она не может смотреть людям в глаза. Ей стыдно. Поэтому она вынуждена смотреть влево. И если зайти слева, то можно встретиться с Магдалиной глазами, и тогда ей становится так стыдно, что ее лицо краснеет.
Распущенные как попало волосы говорят нам о распущенности Марии в прошлом. Но правая рука уже полностью прикрывает трепетную грудь. Значит, в Магдалине заговорила-таки совесть.
Известно, что Эль Греко рисовал в ужасные времена господства испанской инквизиции. В те годы на кострах горело немало способной молодежи. Поэтому никто не смел открыто думать, рисовать, лепить. И большие художники вынуждены были прибегать к аллегориям. Прибежал к ним и Эль Греко. Магдалина не просто крупная женщина с хорошей фигурой, как это может показаться неискушенному зрителю. Нет! Каждая черточка на картине незаметно для себя бросает вызов испанской инквизиции.
Даже пейзаж за спиной Магдалины написан не только ради того, чтобы как-то заполнить свободное от Марии место, — эти промозгло-серые, опостылевшие коричневые тона кричат об ужасных условиях, в которых жили простые, никому не нужные испанцы.
На всех картинах художнику удавались глаза. Особенно хорош у Магдалины правый глаз. Ниже, под глазом, хорошо виден рот, из которого доносится немой вопрос.
Давайте дружно вглядимся в нежное тело, написанное в теплых тонах. Да, Мария — девушка не из рабочей семьи! На руках ни одной царапины, тем более мозоли.
Трудно придется Магдалине в дальнейшей жизни.
На коленях у Марии лежит книжка и чей-то череп. Сейчас трудно сказать, кто позировал художнику. Над этим придется поломать голову нашим искусствоведам.
Слева от черепа мерцает графин с какой-то жидкостью. Что это? Вода, вино или другой яд? Неизвестно! Но вкус приятный.
В целом картина поражает своей чистотой. Белоснежные кружева, покрывало поверх Магдалины все это говорит нам о тяжком труде испанских прачек, день и ночь стирающих белье испанской знати, погрязшей в роскоши, вине и женщинах.
Таким образом, можно рассматривать «Кающуюся Марию Магдалину» как суровый документ той далекой эпохи.
Документ, подписанный рукой Эль Греко, замечательного художника, умершего в 1614 году, не дожившего до правильного понимания своей картины более трехсот шестидесяти лет.
Лингвист
Просто гора с плеч. Три года отдал, думал, мозги свернутся, но добил! Можете меня поздравить. Я наконец выучил будунуйский язык. Читаю, правда, со словарем, но болтаю без напряжения. Пожалуйста, спросите меня что-нибудь по-будунуйски.
Ну? Любое спросите! «Как вас зовут?» «Который час?» Чего молчите? А-а! Не можете спросить по-будунуйски. Вы языка не знаете. Даже как он выглядит. И выглядит ли. А я могу спросить кого угодно о чем угодно, и мне никто не ответит. Кроме меня! И еще двух человек.
Будунуйцы — древнейшее племя на юге Африки. Причем от племени осталось человека два с небольшим. Две старушки и старичок. Но им жизнь не грозит, в газетах писали. Так что чуть-чуть потерпеть — и я останусь единственным в мире, кто в совершенстве владеет будунуйским языком.
Представляете, какая удача? Единственный в мире! Наконец я смогу высказать вслух все, что у меня накипело! Трихонда брухерто! Да-да, так и скажу:
«Трихонда брухерто в конце концов!» М-да, крутовато, конечно… Тогда просто:
«Брухерто в конце концов!» Сильно сказано, не правда ли?
Вот чем мне эти будунуйцы нравятся: что думают, то и говорят.
Шанс
Тридцать восемь лет Леня Козлович честно прожил в коммунальной квартире на двадцать пять человек. Леня привык к соседям, к удобствам, которых не было, и к своей комнате площадью двадцать два не очень-то квадратных метра, такая она была вытянутая, коридорчиком, зато как просторно под высоким лепным потолком!
Раньше во всем этом доме кто-то жил.
Жильцы на все шли ради отдельной квартиры. Фиктивно женились, разводились, съезжались, менялись, азартно рожали детей, прописывали умерших, укрывали живых. А Леня с детства был недотепой, фиктивно жить не умел. Женился, родил себе девочку — все, что он мог.
И вот наконец дом пошел под капитальный ремонт, людей расселяли в совершенно отдельные квартиры со всеми удобствами.
Леня с женой своей Люсей по ночам, чтоб не разбудить дочь Ленку, шепотом, чуть не до драки спорили, куда что ставить. До чего же легко в голове поместились роскошные большие слова: «гостиная», «спальня», «детская». Квартира, как известно, полагалась двухкомнатная, и все равно это были сладкие споры: что, куда… Отдельная! Значит, в чем хочешь — ходи, куда хочешь — плюй, и в туалет не спеша, от души наконец…
В понедельник Леня, радостный, как предпраздничный день, явился в отдел учета и распределения жилплощади.
У комнаты номер шестнадцать была небольшая очередь. Принимал инспектор Чудоев М. П. Его имя произносили уважительно, выговаривая каждую буковку: Максим Петрович!
Дождавшись очереди, Леня постучал и вошел. Максим Петрович был чудовищно хорош, в черном костюме, зеленой рубашке и синем галстуке. То ли он любил рискованные сочетания, модные в этом сезоне за рубежом, то ли был начисто лишен вкуса, что мог себе позволить в силу занимаемой должности. Небольшие карие его глазки косили так, что встретиться с Максимом Петровичем глазами практически было невозможно. То есть посетитель видел Чудоева, а вот видел ли посетителя Чудоев — поручиться было нельзя.
Леня выложил на стол справки и спросил: «Скажите, пожалуйста, на что мы можем рассчитывать?» Максим Петрович разложил пасьянс из мятых справок и сказал: