Мирра Осиповна перестала мерзнуть и сняла свой воротник. Она носила с собой ветки с маленькими листиками и, потребовав у девушки Маланьи кружку, ставила их в воду. Забегал инструктор Баумштейн и, нагнувшись, нюхал их. Ах, - заводя глаза, вздыхал он. - Утро года, - говорил Иван Ильич, обдергиваясь. Перламутр на его конторке блестел. За окнами синелось небо, Кунст засматривался, и письмо от тетки вспоминалось ему.
Приоткрыв однажды дверь, девица Смон крикнула, что выписали наградные. - Неужели? - поднялась и томно сомневалась Мирра Осиповна. Девушка Маланья появилась среди шума. - Получать, - осклабясь, позвалa она. Все ринулись. - Расписывайтесь, - ликовала за столом бухгалтерша и стригла листы денег. - Дельная бабенка, - толковали про нее, толпясь. - Урок для скептиков, - сказал Иван Ильич и посмотрел на Мирру Осиповну. Девушка Маланья шлепнула кого-то по рукам. Приятно было. Через день пришел мужчина и созвал собрание: союз не допускает наградных. Постановили, что их нужно вычесть, и вернулись на места уныло. - Я не ожидала, - говорила Мирра Осиповна мрачно. Вытащив из кружки свою ветку с листьями, она ломала ее. Вы читали Макса Штирнера? - согнувшись и повеся нос, бродил Иван Ильич. Кунст думал, положив на рyки голову. "Я еду", - написал он тетке и купил билет. В последний раз хозяйка принесла вечерний чайник. - Я сама уехала бы, - села она и потерла рукавом глаза. - Курляндская губерния, - потряхивая головой, торжественно сказала она, - никогда не позабуду я тебя. - Кунст вышел на крыльцо. Луна без блеска, красная, тяжеловесная, как мармеладный полумесяц, пробиралась над задворками. Закутавшись в большой платок, сиделка, неподвижная, сидела на ступеньке. Кунст сел выше. Красный запад был исчерчен пыльными полосками. Далеко свистнул паровоз. - Фильянка, прошептала, не пошевелясь, сиделка. - Может быть, приморская, - подумал молча Кунст. С рассветом подкатил извозчик. Капал дождь. - Прощайте, крикнула с крыльца хозяйка. - Прощайте, - обернулся Кунст. - Прощайте, высунулась Фрида из окна. - Прощайте. - Поэтическая, в одеяле и чепце, она махала голыми руками. Фея - уличная бабочка, позевывая, шла домой. Прощайте.
ЛЕКПОМ
Человек сошел с поезда, вытащил зеркальце и огляделся. К нему подбежала дожидавшаяся возле звонка телеграфистка.
- Фельдшер? - спросила она и стояла, как маленькая, смотря на него. Он поднял брови, соединявшиеся на переносице, и взглянул снисходительно:
- Лекпом, - поклонился он.
Идти было скользко. Он взял ее под руку.
- Ах, - удивилась она.
Фонтанчик у станции был полон, и брызги летели по ветру за цементный бассейнчик.
- Сюда. - С трех сторон темнелись сараи, рябь пробегала по лужам. Через лед сквозила трава. Взбежали по лестнице, в кухне сняли пальто и повесили их на дверь.
В комнатке было тепло. Мать дышала за ширмой.
- Разбудить? - заглянув туда, вышла на цыпочках телеграфистка.
- Нет, - помахал он галантно руками. - До поезда долго, пусть спит. Оборачиваясь, она выкралась в кухню и стала греметь самоваром.
Цикламен цвел в горшке. Лекпом нюхал. Под окном шла дорога, валялась солома. За плетнем лежал снег, и из снега торчала ботва.
Пили чай и тихонько говорили про город.
- Интересная жизнь, - восхищался лекпом, - Мери Пикфорд играет прекрасно.
Он смотрел на огонь и, чуть-чуть улыбаясь, задумывался. Брови были приподняты. Волосок, не захваченный бритвой, блестел под губой.
Перешли на диван и сидели в тени. Печка грела. Самовар умолкал и опять начинал пищать.
- Женни Юго брюнетка, - заливался лекпом и сам же заслушивался. - Она ваш портрет.
Поджав ноги и съежившись, телеграфистка молчала. Глаза ее были полузакрыты и темны от расширившихся, как под атропином, зрачков.
- Вас знобит, - присмотрелся лекпом. - Вы простудились. Весна подкузьмила вас. - Нет, я здорова, - сказала она и застучала зубами, - может быть, форточка.
Он оглянулся и повертел головой: - Закрыта. Наденьте пальто. Я вам дам потогонное. Надо беречь себя, одеваться как следует, перед выходом из дому есть. - Она встала и начала мыть посуду, стукая о полоскательницу. Лекпом поднялся, прошелся на цыпочках, взял со столика ноты, посмотрел на название и замурлыкал романс. Мать проснулась.
ОТЕЦ
На могиле летчика был крест - пропеллер. Интересные бумажные венки лежали кое-где. Пузатенькая церковь с выбитыми стеклами смотрела из-за кленов. Липу огибала круглая скамья.
Отец шел с мальчиками через кладбище на речку. За кустами, там, где хмель, была зарыта мать. - Мы к ней потом, - сказал отец, - а то мы опоздаем к волнам.
Заревел гудок. - Скорее, - закричали мальчики. - Скорее, - заспешил отец. Все побежали. Над калиткой стоял ангел, нарисованный на жести и вырезанный. Второпях забыли постоять и, подняв головы, полюбоваться на него.
Сбегaли по тропинке, и гудок опять раздался. - Опоздаем, - подгонял отец. Сердца стучали, в головах отстукивалось.
Сбрасывая куртки, добежали и, вытаскивая ноги из штанов, упали на землю: успели. Справа тарахтело, приближался дым, нос парохода, белый, показался из-за кустиков. Вскочили, заплясали, замахали шапками. Величественный капитан командовал. Шумело колесо, шипела пена, след в воде кипел. Присели, потому что с палубы смотрели женщины, и, глядя на них боком, сжали себе руки коленями.
- Шлеп, - набежала первая волна. - Скорей! - все бросились. Река была как море. - Ух, - кричали люди и подскакивали. - Ух, - кричал отец, держа мальчишек на руках и прыгая. - Ух, ух, - кричали они, обхватив его за шею, и визжали.
Волны кончились. Отец, гудя по-пароходному, ходил в воде на четвереньках. Мальчуганы ездили на нем. Потом он мылся, и они по очереди терли ему спину, как большие. Выпрямляясь, он осматривал себя и двигал мускулами: вечером он должен был отправиться к Любовь Ивановне. Он думал: Но зато я не плохой отец.