Из книги «РАПОРТ»
РАПОРТ
Приблизительно шесть лет назад мой литературный агент ни с того, ни с сего объявил меня монархистом, и я позволил себе в этом удивиться. «В моём представлении вы — сноб, и, вместе с тем, франт, или легитимист, — последнее объяснило бы вычурность вашего неслыханно хорошего тона,» — счёл возможным сообщить мне в лицо этот высокоуполномоченный. Погода по случаю была замечательнейшей сыростью и слякотью.
А примерно двенадцать лет назад я пережил, чтобы сменить тему, происшествие с тараканом. В зале холодных закусок в отеле, провинциальные прелести которого в то время недолгосрочно вкушал граф Гобино, я однажды отказался от тарелки жареного картофеля, в которой уютно устроился жук, чьё присутствие меня афронтировало. Претензии здесь неуместны, так звучал приговор, скоропостижно вынесенный барышней за стойкой. При этом напускается вид, или выражение лица, происходящее из каприза выглядеть чрезвычайно респектабельно.
На мой взгляд, воспоминаниям следует оставаться по возможности поверхностными.
В нашем городе, который недолгое время, по поводу организации рабочих мест для женщин, выглядел празднично, освещённый волшебной иллюминацией, живут две небезызвестные личности, связанные с публицистикой, имеющие ко мне дружескую склонность, которая могла бы спровоцировать во мне нескромность, позволь я себе усладиться самомнением. Оба этих господина при встрече расспрашивают меня о том, о сём и находят забавными плавность моей речи и сдержанность в разговоре.
На мой взгляд, легитимизм сопровождается тихой, изысканной, мягкой, нежной трагичностью. Верить в мою монархическую настроенность я считаю произволом. Люди, не являющиеся миллионерами, рискуют с лёгкостью попасть под подозрение в колоссально благородных мыслях. Что касается возможного существования тараканов, я не несу никакой ответственности. Этих насекомых отличает как медленная, так и быстрая походка, чья неторопливая поспешность внушает уважение. Женщинам расширение области различных возможностей с очевидностью пошло на пользу. Гобино, кажется, был чем–то вроде культивированного таланта, одарённого, единственного в своём роде гения. Доверенные лица из издательских домов со времени означенного выше происшествия у меня не появлялись, и я это воспринимаю как облегчение.
В обществе некоей имеющей вес в среде интеллектуалов персоны я выпил как–то раз пол–литра вина, оплатить, или финансировать которое я оставил на долю моего собеседника.
Несколько лет назад кружку пива мне оплатил некто, не преминувший предварительно сообщить мне о том, что он целует пальчики на ногах своей возлюбленной из чистейшей преданности; а она, под действием этого процесса, обращается с ним, как ей заблагорассудится.
«По отношению ко мне ваша позиция — позиция превосходства,» — отметил я, и сейчас мне кажется, что не только настоящий момент, но и воспоминания имеют собственную жизнь.
НЕМНОГО О МОЕЙ ЮНОСТИ[1]
Щадя титулованных наставников на страницах воспоминаний из моей юности, я задаюсь вопросом, не следует ли мне превратить себя в некоего «он».
Тогда я бы мог, например, сказать о самом себе: там–то и там–то он кушал сливочное пирожное с клубникой и тогда–то и тогда–то ввязался в драку, причём один из дравшихся потерял при этом глаз.
По моему мнению, писателю невозможно запретить действовать или говорить так, как если бы он был кем–то другим. И вопросы формы далеко не безразличны.
Я осмеливаю не знать точно, ел ли я клубничные торты летом или зимой, до или после полудня. Я уверен в одном — их подают не только мне, а целому обществу, к членам которого я причислял и себя.
Клубника безвредна, чего с той же степенью лёгкости и спокойствия нельзя сказать о потасовках и перепалках.
«Он», образовавшийся из меня, или же производящее «его» «я» и сегодня продолжает видеть перед собою то место, на котором разыгрался конфликт.
Возвращаясь к десерту, — им нас одарила уважаемая дама, супруга зодчего, чьи сыновья пользовались хорошей репутацией, потому что во время игр выказывали свою ловкость.
Рассматривая гуся, имевшегося на новый год в ощипанном, т.е. готовом к зажарке, виде, в то время как на улицах городка зима разворачивалась во всей своей грациозной пышности, что я тем или иным образом констатировал, я бы мог, сочти я сие плодотворным, перевести вдруг разговор на графин с водой. Однако, я дозволяю себе с изяществом не касаться ни того, ни другого предмета, потому что в обоих случаях речь идёт о присутствии слишком отчётливых, т.е. натуралистических, подробностей в том, что рассматривается взглядом издалека, или же по чему взгляд лишь легко скользит.