Письмо это всего в 10 строк, причём «в первых строках» сообщается о посылке двух пятифунтовых банкнот. Маркс вовсе не отреагировал, даже получение денег не подтвердил, вменив это тринадцатилетней дочери. Через неделю Фред снова пишет, направляя другу ещё 25 фунтов, чтобы девочки Маркс могли поехать на море (32:99). На сей раз Мавр отвечает сам, сообщая о разных разностях, а в конце:
«Как вы переносите такую жару? Я теряю при этом всякую способность думать…» (32:101)
Ну спроси же про глаз, спроси про зеницу ока, ведь друг занемог! Нет, даже не вспомнит. Фред тоже ответит. Обмен новостями и мнениями. А в конце деликатно напомнит:
«Когда я работаю ночью, мой глаз всё-таки ещё быстро утомляется и болит потом целый день» (32:102)
Тогда уж и Мавр расчухается и напишет:
«Дорогой Фред!
Надеюсь, что история с твоим глазом не носит серьёзного характера. Разрывы небольших кровеносных сосудиков — довольно распространённое явление, которое не вызывает никаких особых последствий» (32:103).
Во всяком случае карбункулы тебе не грозят. Маркс весьма интересовался медициной и на все болезни у него была своя научная точка зрения, самостоятельно вычитанная из книг, какие ему больше нравились.
Поскольку на сей раз пропал Фред, Мавр пишет через неделю:
«Дорогой Фред!
Как твой глаз?
Брошюру Эйххофа…» (32:105)
и т. д. Фред отвечает:
«Дорогой Мавр!
Что я делаю в такую жару? Томлюсь и пью» (32:107)
Стало быть, с глазом всё обошлось без особых последствий. Мавр был прав!
Бывали и у Энгельса свои «карбункулы» — на лице. Притом тоже в затяжном виде — до 2 месяцев (29:108, 115). Вначале Мавр сообщил другу — ему «в утешение» (29:115), — что и у него сейчас болит печень. Затем, когда дело затянулось, стал давать полезные советы:
«Надеюсь, что тебе уже больше не делают горячих припарок — это совсем устарелый и почти отвергнутый метод лечения. Если же ты принимаешь лекарства только внутрь, — что является рациональным и современным, — то я не понимаю, почему ты так долго должен сидеть взаперти» (29:115)
Через некоторое время, когда Энгельс отправился к морю выздоравливать окончательно, старший друг написал ему вполне «по-докторски»:
«Само море, разумеется, является главным целебным средством. Но всё же нужны и некоторые лекарства внутрь — отчасти для предупреждения болезни, отчасти же для непосредственного лечения, чтобы привнести в кровь недостающие ей вещества. Поэтому, опираясь на всю новейшую французскую, английскую и немецкую литературу, которую я теперь прочитал по поводу твоей болезни, я противопоставляю утверждениям, содержащимся в твоём письме к моей жене, следующие выводы, которые ты можешь проверить у любого консилиума врачей или химиков…» (29:126)
Ей-Богу, так и написано. И про «всю новейшую литературу» трёх стран, и про «любой консилиум врачей или химиков», у которого Энгельс (который находился, между прочим, в деревушке у моря) должен был проверить медицинские и биохимические выводы Маркса. А что!
Справедливости ради нужно заметить, что всё это происходило ещё в 1857 г., когда ничто не предвещало «эпопею» карбункулов у Маркса. Можно представить теперь, почему Маркс норовил лечить себя сам и какие обоснования в пользу своих методов самолечения приводил он своей жене.
Возвращаемся в 1867 г. 2 апреля. Последние остатки карбункулов «отцветают». Книга готова!
Итак, дело сделано. С этого времени мотив карбункулов надолго исчезает из переписки. Не было их, пока Маркс путешествовал по Германии. Не было ничего похожего, когда считывал корректурные листы «Капитала». Не было этой дряни, когда затевалась и развивалась операция «Капитал» (рекламная кампания под кодовым названием «Заговор молчания»). Карл Маркс стал другим человеком. В том числе и в смысле своих болезней.
Таким образом, марксовы карбункулы оказались тесно вплетёнными в историю борьбы за освобождение пролетариата.
«Во всяком случае я надеюсь, что буржуазия, пока она существует, будет помнить о моих карбункулах» (31:259), —
восклицает Маркс, держа в руках последние корректурные листы «Капитала».
О, проклятая буржуазия, благополучно существующая и поныне, вопреки гениальному предвидению великого революционера! Помнишь ли ты о марксовых карбункулах?