Елизавета ПОЛОНСКАЯ
Из книги «Встречи»
Оскар Лещинский
Оскар Лещинский, когда я с ним познакомилась, входил в парижскую группу большевиков. Стройный, белокурый, очень подвижный, с приятным одухотворенным лицом, он напоминал мне тех юношей из-за Невской заставы, с которыми я работала последние два года в России. Лещинский только недавно приехал в Париж, бежав из тюрьмы, как и многие политэмигранты. Где-то на юге России жили его родители — люди, по-видимому, очень небогатые, так как Оскар не получал из дому никаких средств и сильно нуждался. Потом я узнала, что он пишет стихи, хочет стать художником. С каждым собранием, на котором мы встречались, Оскар казался все более нервным, и его узкое выразительное лицо становилось угловатее и прозрачнее. Видимо, он жёстоко голодал, но все же аккуратно приходил на очередное собрание, а для этого нужно было заплатить 30 сантимов за пиво, черный кофе или гренадин (только на таком условии хозяин на авеню де Гобелен соглашался сдавать зал для собрания).
Реакция в России усиливалась, и наша группа росла изо дня в день за счет беглецов из царских тюрем. Были там и матросы, принимавшие участие в восстании, интернированные в Румынии, поскитавшиеся по другим городам Европы и теперь принесенные волной к парижскому берегу. Трудно жилось русским пролетариям в Париже. Голод заставлял их соглашаться на любой труд. Наиболее крепкие шли в чернорабочие на заводы парижских предместий или носильщиками на городские рынки; женщины поступали судомойками в рестораны. Иногда и мужчинам приходилось браться за эту тяжелую и беспросветную работу — четырнадцать часов в сутки мыть грязную посуду, не вынимая рук из горячей воды, пропитанной помоями.
В январе 1909 года Оскар Лещинский не появился ни на одном собрании. Я спросила о нем и узнала, что Оскар поступил «ныряльщиком» в большой дешевый ресторан на Бульварах, работает в вечерние часы («ныряльщиками» называли мужчин-судомоек). С этих пор я долго не встречала Оскара и ничего не знала о его судьбе.
В марте 1911 года я узнала, что Оскар Лещинский арестован на улице во время демонстрации. Рассказала мне об этом моя подруга, большевичка Надя Островская. Произошло это 18 марта — в День Парижской Коммуны. В тот год социалистическая партия Франции отмечала сорокалетие Коммуны. Был организован поход рабочих на кладбище Пер-Лашез, к месту расстрела коммунаров. Русские революционеры, жившие в Париже — социал-демократы, эсеры и анархисты — приняли участие в демонстрации. Перед этим в кафе на авеню де Гобелен Анатолий Васильевич прочел лекцию о Парижской Коммуне; на лекции я была, а вот на демонстрацию пойти, как все мои товарищи, не смогла.
Надя рассказала, что это была большая демонстрация, во главе колонны шли члены ЦК социалистической партии; впереди колонны мужчины несли красные флаги, а женщины — венки из красных роз. В марте в Париже — уже весна, этот воскресный день был солнечным, теплым. Подходя к кладбищу, демонстранты запели «Интернационал»…
Надя шла в одном ряду с Оскаром. Рядом шла женщина, держа за руку маленькую девочку. Оскар всю дорогу шутил с девочкой; когда подошли к кладбищу, девочка устала, и Оскар хотел взять ее на руки.
В этот момент полицейские (ажаны, как их называют французы) неожиданно бросились разгонять демонстрацию. Хорошо тренированные молодцы в коротких синих пелеринках и блестящих кепи с лакированными козырьками напали на колонну сбоку, пытаясь столкнуть ее с мостовой на панель. Девочка заплакала, мать не успела схватить ее на руки, как толстый ажан сбил девочку дубинкой с ног, и она покатилась под ноги идущей вслед толпе. Оскар бросился на помощь. Началась страшная давка. Ажаны хватали демонстрантов и бросали их в полицейские кареты (французы называют их «салатными корзинками» по ассоциации с теми корзинками, в которые хозяйки бросают как попало сорванный с грядок салат). Оскар был схвачен, увезен в «салатной корзинке», осужден за «оказание сопротивления» и посажен на три месяца в тюрьму Санте.
Должно быть, тюремные месяцы ожесточили Оскара — в его душе пробудился прежний революционный дух. Выйдя из тюрьмы, он стал одним из первых слушателей ленинской партийной школы в Лонжюмо. При этом Оскар продолжал писать стихи. В эту самую пору, усиленно занимаясь медициной (я работала экстерном у известного профессора Реклю), я также писала стихи и делала это с большим удовольствием. Понятно, что наши пути с Оскаром должны были пересечься. Летом 1913 года я встретила его в «Русской академии», как мы называли кооперативную мастерскую, где учились и работали художники-эмигранты и где молодые поэты читали свои стихи.