Даже в столь поздние сроки суровая зима, бесплодная весна, неурожай все еще могли привести к бедствиям и зерновым бунтам, которые требовали общественных работ, субсидий, благотворительных инициатив и полицейских мер. Медленно - но очень медленно - ситуацию выправляли железные дороги. В 1847 г. Орлеанская компания была готова заявить о своем "славном удовлетворении тем, что земли вдоль ее железной дороги были избавлены [не от голода, а] от тех сцен беспорядков, которые вызвала нехватка продовольствия в других странах". Директора компании слишком рано радовались, но об этом с большим основанием скажут другие: Лавернь в 1855 г. радовался тому, что новые железнодорожные пути позволяют избежать голода даже при высоких ценах на пшеницу; Ж.А. Барраль в 1884 г. радовался тому, что с появлением железной дороги Лимузен больше не подвержен частым голодам.
Хотя обеспечение населения продовольствием оставалось проблемой до самого конца существования империи, продовольственных бунтов становилось все меньше и меньше, что свидетельствовало о растущих успехах в решении проблем пропитания. В неурожайном 1868 году неспокойно было в голодные весенне-летние месяцы, когда зерно предыдущего урожая закончилось еще до того, как был завезен новый. Резкий рост цен, слухи о приписках и спекуляциях вызвали продовольственные бунты от Манша до Ардеша и Тарна. Серьезные беспорядки вспыхнули в Гайаке и Альби, а магистраты в Тулузе сообщили о самой напряженной ситуации за последние 15 лет". Но, похоже, это был последний старомодный продовольственный кризис. Рост производительности труда и совершенствование коммуникаций вытеснили страх перед голодом из публичной сферы в частную, из общего в частное. Голод, который управлял общественной жизнью на протяжении тысячелетий, стал исключительным событием. Наглядным свидетельством того, как голод накладывал свой отпечаток на общество, может служить самый интимный показатель: в 1836-1860 гг. мы видим статистически значимую корреляцию между ценой на зерно и уровнем брачности (-0,6r); в 1876-1900 гг. эта корреляция исчезает (-0,04)."
В это время стало исчезать и другое, хотя это трудно определить: привычная крестьянская покорность. Воинственная Луиза Мишель вспомнила слова одной старушки из ее родной деревни, которая вспоминала год, когда
спекулянты ввергли регион в голод: "Конечно, бедные люди должны смириться с тем, что они не могут предотвратить!"" "Quequ'vous voulez, faut ben durer", - говорит крестьянин из Бурбонне; durer означает и терпеть, и продолжать. Крестьянин знает, что тот, кто терпит, тот и остается. С засушливым летом или суровой зимой, с внезапной бурей, с несчастьем или судьбой ничего нельзя поделать, кроме как ждать, сгибаться и, возможно, молиться. Бедные всегда будут бедными, всегда будут угнетенными и эксплуатируемыми, учит мудрость веков. Все, что они могут сделать, - это помнить об этом и действовать соответственно. "Чем лохматее зверь, тем больше его жалят мухи". "Хлеб бедняков всегда сгорает в печи". "Свинопас в этом мире, свинопас в другом". "Тяжелые времена для бедных так же неизбежны, как и легкие для богатых". "Петух бедняка поет, что зима долгая; петух мельника отвечает, что она скоро кончится". Примите свое состояние и дерзайте: "Не пытайся пукнуть выше своей задницы". "Волочащаяся задница ползет, высокая задница погибает". Не ждите помощи: "К комку больше жалости, чем к сироте". И берегитесь, ибо гордыня, как бы мала она ни была, предшествует падению: "У кого нет проблем, тот их ждет". "Хорошо плавать, хорошо тонуть". "Никогда не знаешь, какой смертью умрешь". "Ты думаешь, что яйца на огне, когда от них осталась только скорлупа". "Когда варишь хороший суп, приходит дьявол и гадит в него".
Человек принимал то, что было всегда, пытался учиться на опыте, приспосабливался к обстоятельствам, а не пытался их изменить. Принятие вечного порядка с ограниченными альтернативами - вечный порядок чемпионов? Или просто узкие горизонты, невежество, инертность? Думаю, и то, и другое, и корни - в представлениях, которые менялись лишь по мере старения века. Фермер из Лимузена работал весь год, но, как бы он ни старался, не мог прокормить свое племя. Так было всегда. И все же в своей лачуге земледелец считал себя достаточно обеспеченным, "потому что не знал ничего лучшего". Это было в 1817 году. В 1907 году старый крестьянин вспоминал Жюлю Ренару свою прежнюю жизнь: до женитьбы он никогда не спал в постели, не пробовал вина, а мясо впервые стал есть только потому, что умерла лошадь (которую работники пировали 15 дней подряд, съев ее до последнего копытца). "Неужели вы не посмели попросить лучшего?" "А мы и не думали". К 1907 году крестьяне научились лучше. Они научились просить. И на рубеже веков некоторые находили повод сожалеть об уходе в отставку: "В наше время никто не смиряется; утопия права на счастье сменилась утопией права на труд".