В Маконнэ и Бурбоннэ, как и в других регионах, мэры не решались исполнять официальные предписания о запрете колокольного звона, прекрасно понимая, что их население так же легко ополчится против них, как и против священников, пытавшихся воспрепятствовать этой практике. В 1890-х годах Эдвард Харрисон Баркер называл колокольный звон старым обычаем, который вымирает, но при этом он встречал его в долине Дрём, когда проезжал через нее. А Анри Польж рассказывает, что в 1908 г., чтобы отомстить обычному звонарю, отказавшемуся звонить в церковные колокола 14 июля, муниципальный совет Лигарда назначил второго человека, которому было поручено звонить "в случае опасности от града". Звон колоколов успокаивал тех, кто его слышал, снимал тревогу, позволял чувствовать себя менее беспомощными. Они давали людям возможность что-то сделать (или подумать, что они делают), когда они ничего не могли сделать. Логика, лежащая в основе звона, - отпугивание зла - имела смысл, даже если она не работала. Импотенция придумывала свои собственные средства защиты.
Стратегия импотенции (то есть магии) основывалась на примитивном единстве предметов и существ - том "неясном и глубоком единстве", о котором пел Бодлер в своих "Переписках":
Природа - это храм, где живые колонны Порой проронят сбивчивый говор; Человек пересекает его, и множество символов Бросает на него знакомый взгляд.
Современное мышление изолировало и разделило предметы и существа. Объективные единицы (дерево, колокол, буря) служили заменителями субъективных представлений о более широких целых, сформированных по антропоморфным линиям и потому поддающихся символическому манипулированию. Линейное видение пространства и времени заменило лабиринт привилегированных мест (деревья, скалы, источники) и моментов (солнцестояние или все святые), которые концентрировали в себе сами силы жизни. Современный человек уже не мог общаться с миром, проходя через ритуальную форму к магической сущности. Опыт подсказывал, да и школа тоже, что специфика и тотальность магии обманчивы. На смену им должны были прийти абстракции, далекие от ограниченного повседневного опыта. Но только тогда, когда повседневный опыт перестанет быть таким уж ограниченным.
Является ли сверхъестественное той "жизнью позади", о которой вспоминал Овернь Паскаль, - "жизнью в глубине", где люди ищут убежища от видимой жизни перед ними? Или же это просто отражение условий этого прозаического мира, набор предлагаемых решений проблем повседневной жизни? Молнию стали укрощать, скот лечить, здоровье улучшать; были найдены средства от укусов змей и бешенства; сводки погоды оказались надежнее астрологических формул и древних заклинаний; поля стали удобрять химикатами; но старые обычаи сохранились, и особенно там, где речь шла о браке, рождении детей и смерти. Фонтаны, обещающие любовь или брак, продержались дольше, чем фонтаны с целебной водой; обряды плодородия и похоронные обычаи сохранились и после Первой мировой войны". Дольше всего сохраняли свои магические аспекты те стороны жизни, которые труднее всего подчинить себе, которые наиболее подвержены непредвиденным обстоятельствам.
Глава 3. НОГА КОРОЛЯ
Изобретение варварского века, чтобы украсить жалкую материю отстойным метром. -ДЖОН МИЛТОН
В середине XIX века некий Чарльз Гилле написал плотницкую песню "Мой самолет", в последнем куплете которой содержится ссылка на метрическую систему, введенную революцией.
На самом деле королей оказалось легче свергнуть, чем связанные с ними меры. По закону 1837 года метрическая система стала единственной законной мерой, вступившей в силу 1 января 1840 года. Но ее судьба, как и судьба франка, введенного в 1803 г., оставалась неопределенной в течение нескольких поколений. Государственные архивы и частные сделки свидетельствуют о том, что старинные меры сохранились и процветали в XX веке, причем прежде всего в самых бедных и изолированных районах, где жизнь и труд медленно входили в широкий национальный рынок".