Изоляция порождала невежество, равнодушие, слухи, распространявшиеся как лесной пожар, в отличие от упрямо медленного усвоения текущих событий.
Это способствовало укреплению местной солидарности, которая подкреплялась взаимопомощью - практикой, которая, возможно, возникла в силу крайней необходимости при отсутствии других альтернатив, но в целом стала ритуальной в силу традиции. В деревнях принимали местных сумасшедших и нищих, а чужаков боялись и отвергали. И местная мудрость, и местная лексика подчеркивали важность взаимопомощи и не одобряли тех, кто отказывался жить в соответствии с традиционными требованиями, как, например, уничижительное провансальское атрибут gouste soulet (gotite seul), означающее "одинокий едок", "тот, кто не делится".
Делиться можно очень долго, как, например, в уединенных поселениях смолокуров в Ландах, где, по словам одного из посетителей в 1911 г., "жизнь велась почти сообща", вплоть до обмена письмами с соседями или посетителями. Это, конечно, относилось ко всем местам, где письма и посетители были предметом удивления, событиями, нарушавшими монотонность повседневной рутины. Как объяснял в 1858 г. жандарм в Лурде, "все необычное - редкость и вызывает интерес, когда появляется..... Любопытство, внезапно вызванное из своего поста, долго питается [этим явлением], так как его меню редко меняется". Именно так говорил Эмиль Гийомэн о жизни в своем Бурбоннэ полвека спустя, а Ж.Х. Рикар - о жителях одиноких Ландов, которые он посетил примерно в то же время. Это объясняет интерес, который вызывал незнакомец, гостеприимство, которым он (порой) пользовался, а также подозрительность, с которой он неизбежно сталкивался.
В этом отношении особенно много свидетельств, отражающих шок и непонимание путешественников, не понимающих, почему соотечественники - как правило, их соотечественники - должны так негативно реагировать на, казалось бы, естественные для них действия или просьбы. Штабс-капитан, проводивший рекогносцировку дороги из Нанта в Ванн в 1822 г., сожалел, что не может сообщить никаких положительных сведений, так как не смог добиться от жителей "по причине их подозрительности к тем, кто задает им вопросы, если [спрашивающие] им неизвестны". Во времена Второй империи мы слышим ту же песню в Лоте ("jaloux des étrangers"), и нам говорят, что за рекой Лот, в Авейроне, дела обстояли еще хуже. В 1877 г. в Плелане (Иль-и-Вилен) жители были "невежественны и подозрительны". А накануне войны Перигурден все еще казался "подозрительным и близким к чужакам".
Но разгадка приходит очень рано, если, конечно, есть желание ее уловить: крестьяне Пюи-де-Дем, писал офицер в 1827 г., не желали предоставлять информацию, опасаясь, что она будет использована против них". В Авейроне местные жители либо вообще отказывались предоставлять какую-либо информацию, либо давали недостоверные ответы, поскольку неизбежно принимали вопрошающего незнакомца за фискала или другого представителя власти. Их подозрительность была такова, что, согласно отчету 1836 г. на Лозере и Авейроне, что зачастую даже в трактире нельзя было ничего купить. В 1840 г. один офицер назвал жителей окрестностей Кламеси глупыми, поскольку они никогда не могли дать ему прямого ответа на вопрос, куда ведут дороги. В районе Мезенк близ Сент-Агрева любой незнакомец в городской одежде мог прийти только для вручения судебного приказа или сбора налогов. "Крестьянин крайне подозрителен, незнакомец не может рассчитывать на помощь даже за деньги, а на самые незначительные вопросы редко получает ответ". Автора этого сообщения приняли за колдуна, когда он нарисовал план Кастельно в Лот-и-Гаронне, был арестован группой вооруженных людей и освобожден только после долгих мучений. Неужели враждебно настроенные люди приняли его за колдуна?
В Бретани туземцы, как их называли вплоть до Третьей республики, оказались достаточно покладистыми, но неприветливыми. "Они не говорят по-французски, не хотят говорить по-французски, и от них невозможно добиться никакой информации", - сообщал в 1873 г. один из офицеров из Морбиана. Даже в динанском округе Сет-дю-Норд, где говорили только по-французски, местные жители "приветствовали незнакомцев с подозрением и почти всегда отказываются дать им любую информацию, которая может им понадобиться" (1877). Еще в 1890-х гг. одного английского путешественника в долине Тарн неоднократно принимали за какого-то шпиона и спрашивали его документы. Люди между Альби и Сент-Африком и особенно между Арте и Мийо показались ему чрезвычайно грубыми и относились ко всем незнакомцам с подозрением. Подозрительный и замкнутый с незнакомцами, открытый и откровенный только со своими сверстниками, - так охарактеризовал своих соотечественников Перигурдин, - но "стоит только заговорить на его языке, и знакомство состоится". Но это было легче сказать, чем сделать. Неудивительно, ведь трудности общения были столь велики, что все незнакомые французы или англичане оставались "иностранцами".