Во французском языке слово temps обозначает и погоду, и продолжительность: два понятия для нас, но не для крестьянина, чей более продолжительный рабочий день приходился на хорошую летнюю погоду. Для крестьянина время - это работа, жизнь - это работа, работа приносит пропитание и независимость. В городе время и работа имеют другое значение: производительность, излишки, прибыль, комфорт, досуг. Во Франции конца XIX века эти два представления о времени столкнулись, и одно из них исчезло*. Новый мир рынков и школ работал только со своим типом времени, и разница была фундаментальной. Старые навыки, основанные на наблюдении и подражании действиям старших, старые формы интуиции, усвоенные от мудрых или просто открытые в себе, уступили место новым технологиям и практикам рациональности. Успех достигался не трудом, не силой, не вдохновенной догадливостью, а высшей разумностью. Новый процесс был рациональным ("мы делаем это потому, что"), количественным ("так мы получим гораздо больше"), абстрактным ("таковы правила"). На смену внутренним ритмам труда пришли усвоенные навыки и нормы. Человек, который думает о своей работе, не хуже, конечно, чем тот, кто не думает, но он, конечно, другой.
Как школы и навыки, которым они обучали, создали новую породу детей, так и машины с их появлением ввели иные отношения между
a
Земля потеряла свою сакральность, боги - свою божественность, магия - свою силу. Машины не были чем-то плохим: они заменили животных или людей, выполнявших работу животных. Но они разрушали гармонию человека с миром, делая бесполезными его с таким трудом приобретенные навыки и движения. Умелые руки крестьянина были так же мало нужны в новом мире, как и его родной язык. Маркс связывает отчуждение рабочих в основном с вопросом о том, кому фактически принадлежат средства производства; но отчуждение сельского рабочего в тех случаях, когда оно имело место, заключалось не столько в лишении собственности, сколько в разрыве между его телом и его работой. Результаты машинной работы можно было наблюдать, но чувство контроля и удовольствие от ремесла исчезли. Традиционно труд был образом жизни, а не просто способом заработать на жизнь. Человек за работой - это почти весь человек. Человек с машиной был лишь половиной рабочей единицы, а с точки зрения производительности - менее важной половиной.
Крестьяне не вели счетов. То, чем они занимались, определялось не рынком, а потребностями семьи, и работать больше, чем большинство людей, было, наверное, все равно невозможно. Всеобщим мнением было мнение старого виноградаря из Маконне: "Когда человек работает изо всех сил, он должен зарабатывать столько, чтобы прокормить себя и сохранить жизнь своей семье. Это и есть справедливость".
Только в 1900-1905 гг., писал наблюдатель из Авейрона, крестьяне начали постигать "понятия производительности и использования времени". Только тогда многие наконец увидели, что натуральное хозяйство, далекое от пути к славной автономии, - это сущность тщетности и самоэксплуатации. Крестьянин ХХ века, как и фабричный рабочий XIX века, стал смотреть на труд по-новому: уже не ради пропитания, а ради оплаты. Логика денежной экономики взяла верх. В результате, поскольку от любого труда ожидался денежный доход, пропорциональный затраченным усилиям, многие виды работ стали считаться бессмысленными. Если раньше работа включала в себя множество видов деятельности - прополку, починку ограждений, построек или инструментов, обрезку деревьев, защиту молодых побегов от скота, раскалывание дров, изготовление веревок или корзин, - то теперь она оценивалась по нормам наемного труда. Работы, не приносящие готовой денежной отдачи, считались не работой, а подсобным трудом, например, обходом полей с целью их осмотра. Современные люди платили другим за выполнение этих работ или оставляли их невыполненными.
Самое главное, что это не хорошо и не плохо. Это так. Это произошло. Это суть того, что произошло во Франции между 1870 и 1914 годами.
Глава 29. КУЛЬТУРЫ И ЦИВИЛИЗАЦИИ
Этот шестиугольник можно рассматривать как колониальную империю, формировавшуюся на протяжении столетий: комплекс завоеванных, присоединенных и интегрированных в политико-административное целое территорий, многие из которых имели ярко выраженную национальную или региональную специфику, а некоторые - специфически не- или антифранцузские традиции. В качестве примера можно привести неполную перекличку: в XIII веке - Лангедок и часть центра; в XV - Акви-тания и Прованс; в XVI - Бретань; в XVII - Наварра, Беарн, Баскская область, Руссильон и Сердань, часть Эльзаса и Французской Фландрии, Франш-Конте; в XVIII - Лотарингское герцогство, Корсика, папский Комтат-Венайсин; в XIX - Савойя и Ницца.' В результате к 1870 г. образовалось политическое образование под названием Франция - королевство, империя, республика - образование, сформированное в результате завоеваний и политических или административных решений, сформулированных в Париже (или под Парижем). Современное представление о нации как о совокупности людей, объединенных по собственной воле и имеющих определенные общие черты (не в последнюю очередь исторические), было в лучшем случае сомнительно применимо к Франции 1870 года.