Подобный вопрос напрашивается сам собой, но точный ответ на него сформулировать сложно. Насколько трудно, покажет дальнейшая часть этой книги. Одна из многих причин затруднений заключается в том, что французские этнографы и антропологи (не в единственном числе, конечно, но, возможно, в большей степени, чем их коллеги в других странах) до недавнего времени охотно изучали экзотические народы, пренебрегая своими собственными; а социологи, похоже, от изучения первобытных обществ сразу перешли к изучению городских и промышленных, не обращая внимания на крестьянские реалии вокруг или сразу за ними.
Так, выдающийся социолог Морис Хальбвакс в 1907 г. провел исследование образа жизни 87 семей, 33 крестьянских, 54 городских рабочих, но при представлении данных в 1939 г. указал только на городскую группу (и то в основном на пять семей парижских рабочих). В этом он не отличался от остальных своих современников, для которых парижская и национальная жизнь были далеки друг от друга, и учитывалась только первая. Так, в большом педагогическом словаре Фердинанда Буиссона 1880-х годов, ставшем библией целого поколения школьных учителей, нет ни patots, ни idiome, ни dialecte. Точно так же на рубеже веков в университетах и вокруг них шли бурные дебаты о том, должно ли преподавание латинского и греческого языков превалировать над французским, полностью игнорируя проблемы, возникающие в связи с этим. И уроки, которые можно извлечь из все еще продолжающегося конфликта между французской и местной речью. Среди множества исследований, которыми были отмечены fin-de-siécle и начало XX века, ни одно не выходило за пределы Парижа и не рассматривало то, что там происходило. И это без оговорок, с уверенностью в том, что взгляды и чаяния ничтожного меньшинства, принимающего себя за всех, действительно представляют всех.
Возможно, именно поэтому Хауссманн, пишущий мемуары в отставке, мог говорить о "нашей стране, самой "единой" во всем мире", когда Франция была еще очень далека от нее, и когда он сам имел возможность убедиться в этом воочию, занимая административные должности в Июльской монархии и Второй империи, до своего судьбоносного назначения в Париж. Миф оказался сильнее реальности.
Однако реальность была неизбежна. А реальностью было разнообразие. Возможно, одной из причин, по которой верующие в сущностное единство Франции игнорировали этот очевидный факт, было то, что они считали это единство само собой разумеющимся. Но с течением века разделение на деревню и город стало привлекать к себе внимание. Одним из первых на этом стал настаивать экономист Адольф Бланки, много путешествовавший по темной Франции, отчасти с официальными исследовательскими миссиями, отчасти для подготовки исследования сельского населения, которое, к сожалению, так и не увидело свет. В своих предварительных выводах, опубликованных в 1851 году, Бланки отмечал: "Два разных народа, живущие на одной земле, настолько отличаются друг от друга, что кажутся чужими друг другу, хотя и объединены узами самой жестокой централизации, которая когда-либо существовала". В сельской местности варварство и нищета оставались нормой, "несмотря на цивилизационное движение, захватившее соседние города". В высоких Альпах и в некоторых районах Вар и Изера простая колесная телега была таким же необычным зрелищем, как и локомотив. "Деревня и город представляют собой ... два совершенно противоположных образа жизни". Комфорт и благополучие можно было найти лишь в некоторых "оазисах". И если города становились все более похожими друг на друга, то сельские жители продолжали демонстрировать удивительное разнообразие в разных регионах и даже провинциях.
В прежние века разнообразие не вызывало особого беспокойства. Оно казалось частью природы вещей, будь то различия между местами или между одной социальной группой и другой. Но революция принесла с собой концепцию национального единства как интегрального и объединяющего идеала на всех уровнях, и идеал единства вызвал беспокойство по поводу его недостатков. Разнообразие становилось несовершенством, несправедливостью, неудачей, тем, на что следует обратить внимание и что необходимо исправить. Контраст, который Бланки провел между административным единством и глубокими различиями в условиях и взглядах, стал источником недовольства.
В 1845 г. Бенджамин Дизраэли опубликовал книгу "Сид!", в которой проницательно говорится о двух народах, "между которыми нет ни общения, ни симпатии; которые так же не знают привычек, мыслей и чувств друг друга, как если бы они были жителями разных зон или обитателями разных планет; которые сформированы разным воспитанием, питаются разной пищей, имеют разные манеры поведения, не управляются одними и теми же законами". Дизраэли имел в виду богатых и бедных ("Привилегированные и народ"), а также о реформах, необходимых для сплочения народа. Его идеи или очень похожие на них обсуждались и иногда применялись на городском уровне. Но они с не меньшим успехом применялись и к ситуации в сельской местности Франции - ситуации, которую замечали лишь изредка и те немногие, чей интерес привлекал их к темам, которые господствующий центр считал неважными.