— Какое же слово сказалъ святой человѣкъ? спросилъ я разскащика.
— Какое слово сказалъ человѣкъ, того не извѣстно, а только, какъ сказалъ святой человѣкъ свое слово, дѣвка умерла. Умерла-та дѣвка и похоронили ее не по нашему обряду Христіанскому, а по ихнему обычаю поганому — татарскому. Только силенъ Богъ. Схоронили дѣвушку, на полянку насыпали землицы, а на той землицѣ и выросла-та дѣвушка праведная.
— Какъ выросла?
— Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ея: пошла по ея могилочкѣ гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходитъ тамъ сколько время, пришла опять нищая братія къ тому дому, гдѣ жила полоненная дѣвица, за святою Христовою милостынею. Разъ пропѣла нищая братія: „Кормилицы наши батюшки! сотворите свою святую, Христову милостыню!“ Другой, пропѣла: „Сотворите свою святую милостыню!“ А все въ окошечко не подаютъ. „Что за причина такая, думаетъ нищая братія, сколько разъ ни приходили, всегда намъ полоняночка наша съ Руси, русская, подавала свою Христову, святую милостыню, а нонече того нѣтъ?“ — „Оттого нонече того нѣтъ, говорятъ нищей братіи, оттого нѣтъ святой милостыни, что ваша полоняночка съ Руси, русская померла“. Заплакала нищая братія. „Пойдемъ на могилу и поклонимся, говоритъ нищая братія, для того, что душа ея была милостивая; вѣрно же душа Богу угодила.“ Спросили гдѣ могилка, пошли на могилку, да какъ глянули, ажно та душа на могилкѣ гречишкой [4] выросла! А гречишки до той поры и на свѣтѣ не было.
— Почему же они догадались, что гречишкой та душа на могилкѣ выросла?
— А ужъ такъ вѣрно Богъ далъ. Смотрятъ, цвѣтъ отъ гречишки чистый, да бѣлый: ровно какъ душа ея была передъ Богомъ чистая, да бѣлая!.. Взяла нищая братія ту гречишку и понесла на свою, на Рассеюшку. Оттого и пошла по землѣ гречишка у насъ.
— А прежде не было на землѣ у насъ гречишки? спросилъ я, когда остановился разскащикъ.
— Прежде не было. И посмотри ты: гречишка не боится ни сухненнаго лѣта, ни дождю, а какъ подуетъ вѣтеръ съ восточной стороны, гдѣ та праведница въ полону была, такъ того вѣтру боится. Какъ подуетъ съ той стороны вѣтеръ, опять ту тоску полонную на нее нагонитъ — гречихи и не будетъ! Ты и знай: цвѣтетъ гречиха, радуется ни душа, значитъ, праведная, а какъ на цвѣту задуетъ вѣтеръ, востоскуется душа, цвѣтъ опадаетъ и гречихи не будитъ.
— Ну, а крупиничка гдѣ же?
— Эта самая и есть крупиничка.
— Да вѣдь ты разсказывалъ про гречишку, добивался я, думая еще что нибудь выпытать у старика, который любилъ пораздумать, да поразмыслить, хотя и очень хорошо зналъ, что про гречишку отъ него больше не услышишь, да, кажется, другой легенды про гречиху и нѣтъ.
— Ты разсказывалъ про гречишку, а ты разскажи про крупиничку.
— Да вѣдь это все едино, что крупиничка, что гречишка; вѣдь крупу-то изъ чего дѣлаютъ?
— Знаю, что изъ гречихи.
— Вотъ то-то же. Оно и выходитъ; что про гречишку разсказать, что про крупиничку — все едино.
— Отчего же ты сказалъ, когда я тебя спрашивалъ про гречишку, что гречкѣ причина крупиничка?
— А это у васъ такъ ужъ говорится: крупиничка, а гречишкой такъ никто не говоритъ.
Пока хозяинъ разсказывалъ, хозяйка приготовила мнѣ закусить.
— На-тко, родимый, закуси, сказала она, ставя на столъ, покрытый чистымъ настольникомъ, яичинцу; до Курска, самъ знаешь, дорога не рукой возьмешь: народъ считаетъ тридцать верстъ…
— Спроси-ка, бабушка, ямщикъ за водкой бѣгалъ; вѣрно теперь принесъ.
— Далеко ли отъ насъ кабакъ — какъ не принести: давно молодецъ водку принесъ.
4
Въ Орловской, Курской, Рязанской губерніяхъ рѣдко говорятъ гречъ, больше — гречиха. Авт.