Он подошел к барке с дровами и попросил работы. К нему обернулся громадного роста детина, прищурился и испытующе оглядел новичка, желавшего взяться за одну из самых тяжелых и утомительных работ; вдруг он схватил нашего друга за плечи и поднял его кверху, как поднимают маленьких детей.
– И такая-то муха, такой карапуз лезет в нагрузчики, – вскричал он.
Недружелюбный смех раздался вслед за этими словами. «Приходи лет через десять, – сказал кто-то, – тогда твои кости лучше будут годиться!».
Другой вытащил громадную флягу. – Хлебни ка малость, малыш, – сказал он. – Ты такой бледный, такой вялый, небойсь с утра маковой росинки во рту не было, а?
– Господи! у самих гнездо ребят дома.
И вслед за этими словами протянулась чья-то сострадательная рука, и кусок хлеба и добрый кусок сала полетели навстречу нашему другу. Как туча мух окружили его все эти слова, как лезвие ножа резануло дружелюбное предложение работников.
Итак, его принимают за нищего!
Он молча повернулся и пошел дальше.
У всех тут было свое дело, только он один был совсем лишний, у всех была цель, к которой они стремились; только у него не было ни отчизны, ни пристанища, где его встретило бы другое сердце тепло и любовно. Он почувствовал себя очень, очень несчастным.
Свинцовое небо низко нависло над покрытой снегом землей. Там и сям, в сером тумане, одна за другой летали и каркали вороны. И у этих было свое привычное место, куда они собирались вместе на ночлег. А он? У него не было ни друзей, ни надежд, ни опоры.
Ему пришло в голову еще попытаться у уборщиков снега. Они работают по всему городу, потому, быть может, примут его и дадут возможность заработать хоть несколько пфеннигов! Он пересчитал в кармане свои деньги и глубоко вздохнул; там было всего несколько грошей, – все деньги отец унес с собой. О, Царь небесный! Какие надежды на ближайшее будущее! Он встрепенулся; время было уже послеобеденное, скоро наступят сумерки. Неужели все эти часы с раннего утра пройдут даром, не принеся с собой ничего.
И опять ему послышались слова господина, говорившего по-немецки, во дворце Кроуфорда. «Испытайте, что стоят голые руки мальчика в Лондоне.»
Ему стало страшно, он пошел искать уборщиков снега.
Но близости, в узких улицах и переулках гавани не было ни одного. Перед каждым домом домохозяева и жильцы наваливали целые груды снега и льда, через которые прыгала уличная молодежь. Проезжавшие возы оставляли на них глубокие борозды, а тысячи ног разносили снег на своих подошвах, так что убирать было нечего. Бедный народ, со своими невзыскательными привычками, легко мирился с зимним покровом до тех пор, пока придет тепло и очистит их улицы. И Антону казалось это очень естественным.
Антон пошел быстрее. Неужели он заблудился? Еще две-три узкия улицы, и он очутился в совершенно незнакомой части города. Этого только не доставало!
Несмотря на холод, он весь покрылся потом.
Каким образом попадет он назад, в харчевню немца?
Он обращался десять, двадцать раз к прохожим, расспрашивая о дороге, но никто не понимал его; наконец, один полицейский обратил на него внимание и вывел через дворы и задворки перепуганного и обессиленного мальчика в хорошо знакомую ему улицу, где находился кукольный театр, и где медведь уже собирал деньги на жестяную тарелку. Антон с содроганием отвернулся.
Наступил вечер. Наш друг видел, как длинной вереницей тянулись с работы уборщики снега, с лопатами на плечах и с короткими дымящимся трубками в зубах. С некоторыми шли дети, цепляясь за отцовскую руку, иные запевали веселые песни, а Антон с беспокойной завистью смотрел им вслед, словно эту скромную долю они похитили у него самого.
Вот уже он перед дверью харчевни; пьяные, пошатываясь, то входили, то уходили, как в тот вечер; сени были ярко освещены, а за прилавком хозяйничали Романн и его жена, с деловой улыбкой, которая появлялась у них на лицах, – вроде праздничной одежды, – вместе с первым посетителем. На прилавке, за бутылками, стояла целая масса тарелок с готовыми бутербродами, пахло мясом и сыром. Антон вдруг почувствовал приступ страшного голода. Со вчерашнего вечера у него не было во рту ни кусочка.
Но, конечно, эти разубранные тарелки были не для него, он знал по опыту, как это дорого.
Он вышел опять на улицу, отыскал по близости булочную, где на все свои деньги купил хлеба и затем скромно попросил у женщины, стоявшей за прилавком, стакан воды. Вероятно, бледное лицо и темные круги под глазами юного чужестранца пробудили чувство сострадания в сердце продавщицы, потому что она окликнула кого-то по имени, и, когда мальчик лет двенадцати вошел в лавку, дала ему короткое приказание. Мальчик тотчас вернулся с большим стаканом пенящегося пива, которое он с ласковыми словами предложил чужому посетителю.