В дверях блокгауза показалась высокая фигура немца, которого мы видели в последний раз в Лондоне в тюрьме. Но он держался также прямо, казался таким же сильным и крепким, как и тогда, и только немножко побледнел, да под глазами была синева и виски побелели. Он спокойно взглянул на требовавшего его к себе капитана.
– Что вам угодно, сэр! Его милость, господин губернатор, сегодня особенно нуждается в моем уходе.
– Верю! Вы Петер Кромер?
– Да, сэр.
– И у вас есть сын, не так ли? Может быть найдется у вас свободная минутка, чтобы повидаться с ним?
Вместо ответа этот сильный мужественный человек задрожал всем телом и всплеснул руками:
– О, сэр, сэр!.. Неужели мой мальчик здесь?.. Ради Бога, не шутите так жестоко!
– Боже сохрани шутить такими вещами, милый Кромер! Лучше всмотритесь в этих молодых людей, не узнаете ли между ними вашего сына?
Но Антон больше уже не мог выдержать, он бросил на землю свое оружие и кинулся на грудь отца с криком: «Отец! Отец!»
Сцена эта тронула до слез всех присутствующих. Многие из них украдкой отирали глаза, глядя, как отец, не помня себя от радости, гладил сына по голове и по лицу, и старался узнать в чертах лица этого возмужалого юноши того мальчика, которого он так неожиданно и так на долго лишился.
– Да, это он! – говорил он, с трудом переводя дыхание. – Это глаза его матери! Только по ним его и можно узнать!
– Отец! милый, бедный мой папа!..
– Вот уж нисколько же бедный, особенно теперь, когда мы опять вместе!
Слезы градом лились по его лицу. Поняв, что всякие посторонние свидетели являются здесь лишними, Ловэлль сделал знак офицерам оставить отца с сыном одних радоваться своему счастью, и направился к сэру Артуру Филипсу. Небывалое зрелище представилось их глазам, когда они вступили в помещение первого представителя британской короны в Австралии.
Правда Кромер старший соблюдал всюду строжайший порядок и чистоту, но уберечь своего больного от лишений всякого рода он, конечно, же мог. На столе у постели больного губернатора не стояло никакого прохладительного питья, на окнах не было занавесок, самая постель едва лишь заслуживала это название. На каждом шагу видны были следы тех бедствий, которые пережила несчастная колония.
Тотчас же было послано на фрегат за врачами и всеми принадлежностями для ухода за больными и ранеными, и обменявшись первыми приветствиями с больным губернатором, офицеры возвратились к своим людям, которые продолжали сражаться с ожесточенным врагом. Оба Кромера, отец и сын, присоединились к ним, не желая оставаться в бездействии, в то время как англичане проливают кровь за водворение порядка в колонии.
Страшно было смотреть какая масса дикарей копошилась теперь под деревьями по всей опушке леса. Их плотные массы, одушевленные диким мужеством и непримиримой ненавистью, представляли собой страшного противника, и хотя в конечном поражении их никто из белых не сомневался, тем не менее ясно было, что победа над ними обойдется не дешево.
Теперь на поле сражения появились орудия, подвигавшиеся под прикрытием пехоты, но прежде нежели артиллерия заняла позицию, пролилось много драгоценной крови. Бумеранги сотнями летели из леса, несмотря на то, что стрелки поддерживали все время беглый огонь, причем ни одна пуля, попадая в густые толпы черных, не пропадала даром. Почти половина артиллеристов была перебита, но за то оставшиеся в живых открыли по неприятелю самый убийственный огонь, то картечью, то ядрами.
Кровь полилась ручьями и после двух трех залпов такая масса дикарей легла, подкошенная картечью, что они пришли в полнейшее замечательство. Очевидно, на стороне белых сражаются сами злые демоны, которые поклялись искоренить всю черную расу! После первых же залпов дикари наверное рассеялись бы, если бы среди них не было множества белых, которые неутомимо подстрекали их злобу и сулили им неисчерпаемые блага в случае их победы над белыми. Если же победят белые, уверяли ссыльные туземцев, то все дикари до последнего будут истреблены, и души их будут отданы во власть злых духов.
– Стреляйте по ссыльным, – распорядился капитан, – если бы не они, победа давно уже была бы за нами!
– Слушай, Антон! – подбежал к нему Аскот, – посмотри-ка туда… Узнаешь ли того человека с бледным лицом в лохмотьях?
– Где? Где?.. О небо, ведь это Тристам! Отец, взгляни, не это ли Томас Шварц, что стоит рядом с негром огромного роста?
– Томас Шварц, – повторил Кромер, прикладывая к глазам руку в виде козырька. – О, если бы Господ послал мне такую милость… Это он, он! – закричал он, вдруг узнав в ссыльном виновника всех своих злоключений, – ради Бога! – возьмите его живым.