На углу одной из самых видных улиц города экипаж остановился, господин и слуга, пройдя немного пешком, вошли в подъезд ярко освещенного дома. Стоявший у подъезда швейцар, пропуская Торстратена, низко ему поклонился. Кельнеры помчались в обеденный зал, задвигав столами и стульями, наперерыв выказывая предупредительность и услужливость.
Торстратен держал себя так непринужденно, как будто никогда не знался с сомнительными личностями, и никогда нога его не переступала порога разрушенных флигелей на задворках.
Он кивнул Антону, чтобы тот стал за его стулом, а затем взял карту кушаний и заказал целый ряд самых дорогих блюд. Конечно, не обошлось без бутылки Канарского секта.
Антон прислуживал своему господину вместо кельнера, а тот медленно и с прохладной ел, ни разу не взглянувши на мальчика.
Так прошел час; наконец голландец вынул несколько золотых монет и велел Антону расплатиться в кассе и дать слугам очень щедро на чай.
Все так и кланялись в пояс и робко осведомлялись у Антона об имени знатного незнакомца.
Антон внутренно смеялся. – Моего господина зовут барон Кирхгейм, отвечал он по-немецки.
Слово «барон» было понято, и поклоны удвоились. Два кельнера со всех ног кинулись отворять дверь знатному господину, когда он уходил из ресторана, и ни один из них не обратил внимания на скромно одетого пожилого человека в сером платье, который проскользнул тут же и притаился у стены, пока Торстратен и Антон прошли шагов двадцать; тогда он почти бегом догнал их и пошел вслед за ними в самом близком от них расстоянии.
– Сегодня удалось, – сказал, смеясь, голландец. – Если б и завтра сошло также удачно!
– Наверное! – вскричал Антон. – А известный господин был там!
– Он сидел совсем близко от нас, и я каждую минуту боялся, что он узнает меня и назовет по имени.
Антон рассмеялся. – Слава Богу, что этого не случилось! Велика-ли сумма, поставленная на пари?
– Тише! – прервал голландец. – О подобных вещах говорят только у себя в комнате.
Человек в сером шел так близко, что слышал каждое слово, и при последних словах улыбнулся с довольным видом.
– Пока, на завтрашний день, вы опять свободны, – сказал Торстратен. – Я зайду за вами вечером. А кстати, – чтобы не забыть! – вот вам деньги.
Он подал Антону несколько монет, которые тот принял с благодарностью. – Оденьтесь завтра часам к девяти, а если бы кто-нибудь увидал вас, скажите, что это для маскарада.
– Хорошо, сэр. А у господина Маркуса не будет завтра для меня работы?
Торстратен покачал головой: – Нет, – сказал он, в настоящее время для вас нет никакой работы.
– А господин Маркус не пойдет завтра вечером с нами?
– Его не вытащишь. Он от природы такой угрюмый нелюдим.
Антон посмотрел на своего господина. – Господин Торстратен, – сказал он, – почему у господина Маркуса такой ужасный шрам на лбу и на носу?
– Шш! Что у вас за мысли! Впрочем, – прибавил он, тут, конечно, нет никакой тайны. В молодости Маркус однажды дрался на дуэли, от которой и остались эти неприятные воспоминания.
Человек в сером при последних словах голландца был так близко, что от него не ускользнул ни один звук. Казалось, он стал вдвое внимательнее; быть может, он надеялся услыхать адрес, название улицы. Но шедшие впереди его долго молчали, и только через четверть часа голландец заговорил опять. – Теперь мне направо, – сказал он, – а вам налево; вторая улица отсюда будет ваша. Еще одно слово, Антон; о моих делах не говорите никому; адреса моего вы, кажется, не знаете?
– Действительно, не знаю, сэр.
– Ну, и хорошо. Скоро мне предстоит получить большую сумму, и тогда я открою лавку различных предметов искусства, а до тех пор верьте мне на слово. Понятно, у меня есть свои причины.
– Которые я уважаю, сэр.
– Спокойной ночи, спокойной ночи.
Они расстались, и, пока Антон розыскивал свою скромную квартиру, Торстратен быстрыми шагами шел по направлению к самой шумной части города. По пятам за ним следовал человек в сером. бесшумно и быстро, как змея, скользил он в постоянно менявшейся толпе прохожих, не теряя из виду голландца; он следовал за ним по улицам и переулкам до самой двери плохенького дома, в который вошел Торстратен. Он тихо вошел вслед за ним в сени, прислушиваясь к затихавшим шагам на лестнице. «Четыре лестницы наверх», – подумал он, вынул записную книжку и в полутьме записал в ней несколько строк. Между тем Торстратен, поднявшись в верхний этаж, открыл дверь и вошел в совершенно темную комнату, негостеприимный холод которой заставил его выбраниться.
– Отвратительная берлога, – проворчал он.
– Что верно, то верно, – отозвался из темноты мужской голос.