– Ну да, – насмешливо подхватила Белкина. – После выхода статьи всю Россию непременно охватит эпидемия кладоискательства. Граждане поголовно отправятся рыться на чердаках и свалках в надежде отыскать золотую ручку от чайника…
– А почему бы и нет? Пусть себе роются. А вдруг действительно найдут? И ты не ленись, поройся в архивах, поспрашивай знающих людей. Чем черт не шутит? Вдруг действительно что-то интересное нащупаешь? Читатель устал от бандитских некрологов, а тут прямо приключенческий роман: золото, война, революция, эмиграция, потерянное и возвращенное сокровище…
– Заказ ясен, – сказала Варвара. – Этакая романтическая сказка со счастливым концом. Господи, чем только не приходится заниматься из-за денег!
Она решительно сгребла со стола купюры и поднялась, на мгновение сверкнув белозубой улыбкой. Главный редактор улыбнулся в ответ, подумав о том, что головная боль, оказывается, бывает порой удивительно красивой. Варвара Белкина была его постоянной головной болью, но газета держалась на плаву во многом благодаря ей.
Когда журналистка ушла, на ходу убирая деньги в сумочку и явно прикидывая, на что их потратить, Якубовский вздохнул и снова наполнил свою рюмку. Вопрос о Гаспарове был снят – на время, а может быть, и навсегда. Право же, за это стоило выпить.
Сергей загнал машину в гостеприимно распахнутые ворота гаража, выключил двигатель и некоторое время неподвижно сидел за рулем, привыкая к тому, что он снова дома и никуда не должен торопиться. Стоило на секунду закрыть глаза, как перед ним сразу же возникала дорога: нагретый неярким сентябрьским солнцем асфальт, пестрящий несущимися навстречу белыми полосами разметки, бесконечные просторы убранных полей, отдыхающих в ожидании нового посева, подернутые голубоватой дымкой очертания гор на горизонте, а потом и сами горы – старые, выветренные, крошащиеся, сначала пологие, а потом становящиеся все выше и круче, – и горные серпантины, где справа возвышается, уходя в самое небо, испещренная поперечными бороздами и трещинами отвесная стена, а слева зияет пропасть, на дне которой курчавится темная зелень деревьев, белеют торчащие из нее верхушки скал и тускло блестит на солнце серо-стальная змейка неглубокой прозрачной реки. Тамара жутко боялась серпантинов и, когда дорога, нырнув в тоннель, круто поворачивала и пропасть вдруг оказывалась не слева, а справа, в нескольких сантиметрах от бешено вращающихся колес, крепко зажмуривала глаза, вцеплялась обеими руками в дверную ручку и сидела так до тех пор, пока Сергей со смехом не сообщал ей, что опасность миновала и обрыв снова перекочевал на левую сторону шоссе.
Время от времени на склонах возникали небольшие селения или просто отдельные домики – белые стены, красная черепица, кудрявая зелень садов. Сергей никак не мог взять в толк, откуда здесь, в этих отвесных каменных горах, берется вода. В конце концов он не утерпел и пристал с расспросами к хозяйке придорожной закусочной. Оказалось, что в большинстве случаев воду привозят снизу, из долин, в автомобильных цистернах. Тогда Дорогин перестал понимать другое: что заставляет людей здесь жить? Найти ответ на этот вопрос ему так и не удалось: помешал языковой барьер, а возможно, и что-нибудь еще.
А потом дорога пошла под уклон, страшное ущелье осталось позади, на склонах стали встречаться уничтоженные страшными летними пожарами оливковые рощи. Сергей сотни раз встречал в художественной литературе выражение: «дуплистые стволы олив», но лишь теперь, когда он своими глазами увидел эти светло-серые, словно сплетенные из толстых веревок, пронизанные десятками и сотнями разнокалиберных отверстий деревья, до него окончательно дошел смысл этой заезженной фразы. Склоны спускались к дороге искусственными террасами, и на этих террасах росли сады и оливковые рощи. А еще через пару часов впереди и внизу вдруг распахнулось море. Они вышли из машины и увидели далеко внизу, прямо у себя под ногами, игрушечный городок и похожую на иллюстрацию к детской сказке каменную крепость на мысу… До города было рукой подать, но спуск по серпантину занял почти час.
Бархатный сезон на Адриатике тоже был похож на сказку: теплое прозрачное море, ласковое солнце, которое не обжигает, галечные пляжи, ярко-голубое небо и непроглядные южные ночи, под покровом которых было так хорошо любить друг друга. Волны лизали подножия древних крепостей и обломки рухнувших в море циклопических стен, пронизанных узкими бойницами, а по ночам к набережной приплывали привлеченные ярким электрическим светом рыбы и тыкались в серо-желтые камни парапета своими удивленными лупоглазыми мордами. Мальчишки ловили маленьких каракатиц, стоя на камнях. Они забрасывали в воду леску, к концу которой вместо крючка был привязан кусок белого хлеба, и глупое головоногое вцеплялось в добычу своими щупальцами, не выпуская ее даже тогда, когда его рывком вытаскивали из воды и бросали в плетеную корзину. Сияя разноцветными огнями, на берегу вертелось чертово колесо, и просто невозможно было поверить, что в этом сказочном краю могут быть какие-то проблемы, о которых так много говорили по телевизору люди, ни разу не ступавшие на этот зажатый между отвесными горами и ласковым морем каменистый берег.
Но бархатный сезон кончился, как рано или поздно кончается все на свете, в том числе и отпуска медицинских работников. С моря потянуло холодным ветром, цвет воды изменился, стал каким-то жестким, неприветливым, и волны больше не шептали, накатываясь на галечный пляж, а зло бились о него со звуком, напоминающим пощечину. В один из таких дней, сидя на террасе открытого кафе и наблюдая за волнами, Сергей совершенно случайно заметил, что Тамара украдкой разглядывает под столом карманный календарик и хмурит тонкие брови, подсчитывая, сколько дней осталось ей до выхода на работу. «Соскучилась?» – спросил он, и Тамара молча кивнула, а потом дотронулась до его запястья и благодарно пожала его своими прохладными длинными пальцами. «Пора», – понял Сергей, и на следующее утро покрышки их автомобиля опять запели свою монотонную гулкую песню, с каждым оборотом колес унося их все дальше от сказочного побережья.
Дорогин открыл глаза, с хрустом потянулся, уперевшись сжатыми кулаками в крышу салона, и с улыбкой дотронулся пальцем до изогнутого желтого клюва рыбы-попугая, чье пустотелое чучело болталось под зеркалом заднего вида. Рыба была совсем небольшая, чуть побольше детского кулачка, и очень забавляла Тамару удивленным выражением своей птичьей физиономии. Так и казалось, что она вот-вот взмахнет несуществующими крыльями, разинет клюв и скрипучим голосом испорченной электронной игрушки произнесет: «Попка – дурак!» или еще что-нибудь столь же содержательное.
От легкого прикосновения Сергея чучело закачалось, неторопливо поворачиваясь вокруг своей оси, словно осматривалось на новом месте. Взгляд стеклянных глаз показался Дорогину изумленным, как будто рыба никак не могла понять, куда это ее занесло.
«Где ж тебе понять, – подумал Сергей, неторопливо вытряхивая из пачки сигарету и закуривая. Вылезать из машины не хотелось – точнее, было просто лень. Мерно тикал двигатель, остывая после двухдневной гонки, тихо булькала, стекая обратно в радиатор, охлаждающая жидкость, в гараже было сумрачно и тихо. Чучело рыбы-попугая раскачивалось на прозрачной леске, как маятник, постепенно укорачивая взмахи. Когда оно совсем остановилось, застыв в неподвижности и уставившись на Сергея правым глазом, Дорогин снова толкнул его пальцем, заставив возобновить движение. – Где тебе что-нибудь понять, – мысленно обратился он к рыбе, – когда в голове у тебя ничего нет, кроме пары кубических сантиметров воздуха? А если бы и было там что-то, так много ли тебе от этого пользы? Я, например, уже давным-давно перестал понимать что бы то ни было, хотя назвать меня пустоголовым чучелом можно разве что со зла. Вот съездил на море, сменил обстановку, отдохнул… От чего, спрашивается? От какой такой работы вы так сильно устали, господин Дорогин? И что вы намерены делать дальше? Опять отдыхать?»