Высокий Борис открыл дверцу со своей стороны и вылез из тесного салона. Это было сделано как бы в два приема: сначала он очень решительно и резко распахнул дверцу и поставил на асфальт ногу в модном тупоносом ботинке с таким видом, словно его терпение наконец лопнуло и теперь он все и всех разнесет; через мгновение, однако, его движения заметно замедлились, и дверцу за собой он захлопнул уже без всякой охоты.
– Не надо, дружок, – сказал ему Дорогин. – Не стоит. Береги здоровье. И запомни: оставьте эту женщину в покое. Она вас не трогала, и вы ее не трогайте. Капиталов у нее нет, богатых родственников тоже, так что выкупа вам никто не даст.
– Погоди, мужик, – осторожно обходя машину спереди, заговорил Борис.
Тон у него Был рассудительный и вполне мирный, но глаза были раскрыты слишком широко и смотрели чересчур честно – высокому бандиту явно хотелось отвести взгляд, но он из последних сил старался выглядеть человеком, который решает все споры путем переговоров. – Постой, давай разберемся. На хрена нам, в натуре, этот шум среди бела дня? Драка, пальба, менты… Ты чего наехал-то? Ни хрена не пойму. Слежки какие-то, журналистки… Ты нас с кем-то перепутал, брат.
– Конечно, перепутал, – сказал Муму. – Только откуда ты тогда знаешь, что я говорил о журналистке?
– Ну, козел, – запуская руку за пазуху, процедил Борис, – сам, блин, напросился.
Он был уже совсем рядом, и Дорогин ударил его в живот, не дожидаясь, пока он достанет из-за пазухи руку. Борис согнулся и получил удар коленом в лицо. Он удержался на ногах, но о продолжении военных действий, похоже, больше не помышлял.
Дорогин взял его за воротник дорогого черного пиджака, подтащил к задней дверце «девятки» и забросил на сиденье.
– Не вздумай доставать ствол, – предупредил он. – Отберу – хуже будет.
Он перестал обращать на Бориса внимание и занялся Самсоном. После нескольких крепких пощечин коренастый крепыш открыл глаза и уставился на Дорогина мутноватым бессмысленным взглядом.
– Просыпайся, просыпайся, – дружелюбно сказал ему Муму. – Ехать пора, а ты здесь разлегся, лентяй. Я не понял, ребята, – добавил он, – вы новенькие, что ли?
– Кровью умоешься, падла, – пообещал с заднего сиденья Борис.
– Точно, новенькие, – вздохнул Дорогин. – Ох и нагорит вам, ребята! Поезжайте вы от греха подальше, пока мне не стало интересно, кто вас к Белкиной приставил.
Он быстро переместился к задней дверце как раз вовремя, чтобы отобрать у Бориса пистолет, который тот все-таки вынул из внутреннего кармана пиджака. Борис не хотел отдавать пистолет, и Дорогину снова пришлось пустить в ход кулаки. В заключение он запустил два пальца в нагрудный карман пиджака своего противника и выудил оттуда сто долларов.
– Можно было бы, конечно, оставить их вам на йод и бинты, – задумчиво сказал он, – но баловать вас не хочется. Не заслужили. Все, пошли вон!
Теперь, когда у него в руке был пистолет, у бандитов окончательно пропало желание спорить и качать права. Коренастый Самсон послушно запустил двигатель, со страшным хрустом воткнул передачу и рванул с места так, что задымились покрышки.
Дорогин поспешно спрятал пистолет за пояс брюк, воровато огляделся – не видел ли кто – и, повернувшись лицом к дому, поднял голову. Как он и ожидал, Белкина наблюдала за ним из окна и теперь изо всех сил махала рукой, приглашая подняться наверх.
Дорогин посмотрел на часы, вздохнул и вошел в подъезд: нужно было хотя бы попытаться выяснить, что все это означает.
Всю первую половину воскресенья Михаил Александрович Перельман провел, мучаясь от жуткого похмелья. Он с трудом нашел в себе силы на то, чтобы дотащиться до ближайшей коммерческой палатки и купить пару бутылок пива. После вчерашнего гулянья в кошельке было почти пусто, и Перельман впервые в жизни заметил, каким безобразно дорогим сделалось в последнее время отечественное пиво. Раньше он как-то не обращал на это внимания, поскольку не имел привычки напиваться до беспамятства и опохмеляться по утрам. Пива ему не хотелось и сейчас, но похмелье было таким сильным, что он чувствовал: если не сделать хоть что-нибудь сию же минуту, можно просто умереть от тошноты и головной боли.
При одном взгляде на пивные бутылки ему сделалось еще хуже, но он мужественно донес их до дома, мужественно откупорил одну и заставил себя единым духом выпить половину. После этого дело пошло уже проще, и Михаил Александрович с удивлением убедился, что пиво действительно помогает.
Немного придя в себя, он прибрался на кухне, имевшей такой вид, словно здесь всю ночь веселилась компания из десяти человек, побрился и отправился в гараж, где стоял его ушастый «запорожец». Если бы кто-то спросил, зачем ему это понадобилось, Перельман затруднился бы с ответом. В последнее время старенький «запорожец» ездил очень неохотно, а сам Михаил Александрович садился за руль с еще большей неохотой: его вдруг начали одолевать совершенно неуместные, какие-то детские комплексы, выражавшиеся в том, что он стал стесняться своей машины. Времена, когда любой, даже самый скромный, автомобиль считался атрибутом красивой жизни, как-то незаметно миновали. Улицы города постепенно заполнились новенькими, с иголочки, «волгами» и «Жигулями», не говоря уже об иномарках, самая старая из которых могла не глядя дать жестянке Перельмана сто очков вперед. Сидя за рулем своего «запора», Михаил Александрович невольно чувствовал себя взрослым дядей, сдуру вырядившимся в ползунки и вместо сигареты засунувшим в рот пустышку. Кроме того, издыхающая от старости машина требовала постоянного ухода и ремонта, а ковыряться в грязном железе Перельман, мягко говоря, не любил.
Тем не менее, приведя в порядок себя и квартиру, он натянул на широкие плечи старенькую куртку из треснувшего на сгибах дрянного кожзаменителя, надвинул на лоб засаленную «гаражную» кепку и вышел из дома, держа путь к своему гаражному кооперативу.
Кооператив был старый, полудикий и представлял собой два длинных ряда ржавых жестяных гаражей, приткнувшихся к серой бетонной стене какого-то завода, – какого именно, Михаил Александрович так и не удосужился узнать. Асфальта здесь не было, охраны тоже, но Перельмана такое положение вещей вполне устраивало: бездорожье было его машине нипочем, а времена, когда кто-то взламывал и угонял «запорожцы», слава Богу, давно прошли и забылись, как сон.
Он выкатил свою тележку на пустырь, загнал ее на эстакаду и немного поковырялся под днищем, проверяя подвеску. Внизу все заросло толстенным слоем сухой крошащейся грязи, и Перельман так и не понял, в порядке у него подвеска или нет. На всякий случай он прокачал тормоза, немного поработал насосом, подкачав все четыре колеса, проверил уровень масла и заправил бак из стоявшей в углу гаража тридцатилитровой канистры. Зачем он все это делает, Михаил Александрович по-прежнему не представлял. Просто ему вдруг подумалось, что машина, раз уж она имеется, должна содержаться в порядке и быть готовой в любой момент отправиться в путь.
О сервизе он почти не думал – так, вспомнил пару раз и почти сразу же забыл. Он давно заметил, что в пьяном виде люди склонны строить воздушные замки и воспламеняться самыми безумными и завиральными идеями. Для пьяного не существует никаких преград – вернее, он склонен их не замечать. Ладно, рассуждает пьяный человек, ладно, вы правы. Сейчас я пьян и не уйду дальше вытрезвителя, но завтра!.. Завтра, когда я буду трезв, ничто не помешает мне стать богатым и счастливым! Я сделаю то-то, то-то и еще то-то, рассуждает он. Не понимаю, как я не додумался до этого раньше? А наутро сверкающие горизонты опять сужаются до размеров крохотной серенькой точки, и препятствия, накануне казавшиеся пустяковыми, вырастают до самого неба, полностью закрывая цель. И начинает казаться, что никакой цели не было в помине – так, мираж, элемент пьяного бреда… Ну какие, в самом деле, могут быть золотые клады – в наше-то время, в самом центре Москвы! Ну найдут горшок с медяками при сносе старого дома.., или, скажем, рулон «катенек», засунутый в старый дымоход. Да и то… Нет, чепуха это все!