Это, конечно, временное явление, но этот период нужно как-то пережить.
Больше всего Петрович опасался того, что в ходе расследования дела Гаспарова менты докопаются до его собственной далеко не последней роли в развитии отечественного порнобизнеса. Сразу же после перестрелки в доме Гаспарова он принял кое-какие экстренные меры, и ближайшего помощника Гаспарова Сергея Супонева нашли повешенным в камере СИЗО на второй день после ареста. Он умер, не успев ничего сказать, и на какое-то время Петрович успокоился. Все, кто остался в живых и не угодил за решетку, были мелкой сошкой и не знали о нем ничего конкретного. Он свернул бизнес, разогнал актеров и отправил весь технический персонал и своих ближайших помощников, связанных с производством порнофильмов, в продолжительные отпуска за границу. После этого ему оставалось только сидеть тихо и подсчитывать убытки, постепенно смиряясь с их астрономическими размерами.
Единственным человеком, который теперь мешал ему спокойно спать по ночам, была журналистка Варвара Белкина. Она слишком много знала о Гаспарове. Петрович осторожно навел о Белкиной справки и понял, что та может добраться до него, если займется раскручиванием истории с Гаспаровым. У нее был отменный нюх, огромная пробивная сила и способность к анализу, а ее статьи, которые принесли Петровичу для ознакомления, по ударной силе напоминали динамит. Если такая как следует запустит зубы в интересную тему, то не успокоится, пока не распотрошит ее до конца. А история о порнобизнесе, круто замешанная на крови и пересыпанная трупами, была, по мнению Петровича, очень интересной темой.
В течение двух недель он с тягостным чувством ждал появления в «Свободных новостях плюс» большой статьи, посвященной Гаспарову и его вкладу в современное киноискусство. Статьи все не было, но это не успокоило Петровича: по его мнению, молчание Белкиной объяснялось тем, что проклятая журналюга решила сначала разузнать все до конца и теперь уверенно шла по следу, с каждой секундой все ближе подбираясь к нему. Тогда-то Петрович и принял решение установить за Белкиной круглосуточную слежку, благо других дел у него теперь осталось до обидного мало.
Слежка продолжалась долгих три месяца, и за все это время, насколько было известно Мамонтову, Белкина ни разу не попыталась разузнать что-либо новенькое по делу Гаспарова. Она не появлялась возле лотков с кассетами и не была замечена в компании людей, которые могли бы сказать ей что-то лишнее. Она словно забыла о Гаспарове или же была так напугана своим похищением, что навсегда вычеркнула слово «порнография» из своего лексикона.
Петрович уже несколько раз собирался отдать приказ оставить Белкину в покое и снять с нее слежку, но его что-то останавливало. «Еще недельку», – говорил он себе, и Клещ с Батоном продолжали повсюду следовать за журналисткой на ржавом «опеле» Батона. Иногда их сменяла другая пара, и в течение долгих трех месяцев все было нормально.
Неприятности начались три дня назад, когда на Клеща и Батона, возвращавшихся ночью от Белкиной, напала компания каких-то пьяных отморозков. История была нелепейшая, Петрович поначалу даже отказывался в нее верить, но факт оставался фактом: Батон валялся на больничной койке с переломанными ребрами, сотрясением мозга и глубоким порезом левого предплечья, а Клещ вовсе загремел в реанимацию, где до сих пор отлеживался после того, как врачи заштопали на нем шесть ножевых ранений.
Теперь Петрович не мог понять, почему не принял решение прекратить слежку в тот же день, как узнал о происшествии. Такое решение сэкономило бы ему массу времени и нервов, но он, словно подстрекаемый каким-то мелким бесом, послал следить за Белкиной этих недоумков Самсона и Бориса, которых раньше использовал лишь для выполнения мелких поручений. Вот они и наследили, черт бы их побрал…
Теперь оставалось только гадать, как отреагируют на такое странное происшествие Белкина и ее приятель по имени Серый. Вспоминая о Сером, Петрович морщился: этому человеку было отлично известно, кто он такой. Никаких доказательств у него конечно же нет, но этот Серый явно не из тех, кто бегает жаловаться в ментовку. Хрусталев намекал, что у него что-то такое вышло с Резаным. Вряд ли, конечно, Резаный был человеком серьезным, но не мешало бы как-то разузнать подробности этой истории. Да только у кого их теперь узнаешь? Резаный умер, а этот Серый вряд ли поделится своими воспоминаниями.
Ну хватит, мысленно сказал себе Петрович. Хватит грызть себя. В жизни случаются переделки и покруче. В конце концов, что мне этот Серый? Какое мне до него дело? Он человек явно неглупый и не станет лезть в бутылку только из-за того, что два дебила напугали его знакомую. Я его не трогал, и мстить ему не за что. А если он все же решит сглупить и полезть в драку, я его быстро поставлю на место. Вернее, положу.
– Ну хорошо, – сказал он, с раздражением ввинчивая в идеально чистое донышко пепельницы наполовину выкуренную сигарету. – Потрудились вы на славу. Может быть, у вас есть какие-нибудь умные мысли по поводу того, как исправить положение?
Дебилы молчали, и было невооруженным глазом видно, что никаких мыслей у них нет и сказать им ровным счетом нечего. То есть какие-то мысли у них наверняка имелись – например, о том, что было бы недурно сейчас оказаться подальше отсюда, где-нибудь, где можно было бы без помех выпить водки и пощупать сговорчивую бабу.
– Так, – сказал Петрович. – Мыслей нет… Тогда слушайте меня. За бабой следить по-прежнему, но так, чтобы она вас не видела. Если не знаете, как это делается, зайдите в больницу к Батону и проконсультируйтесь.
Кр-р-ретины… Дальше. Сегодня вечером зайдете к ней. Кем вы представитесь и, как проникнете в квартиру, думайте сами, не маленькие уже. Объясните ей, что не хотели ее пугать, извинитесь и дадите денег. Скажете, что это что-то вроде отступного… Но между делом этак аккуратненько дайте ей понять, что, если она начнет трепаться, разговор может пойти по-другому. Совсем по-другому. Ясно?
– Ясно, Петрович, – со вздохом сказал Борис. – А деньги?
– Что – деньги? – нахмурился Петрович.
– Ну, вы сказали, чтобы мы дали ей денег…
– Сказал. Вы что же, хотите, чтобы я за вас платил? Вы наколбасили и вы же ко мне в карман лезете? Не выйдет, ребята. Ошибки надо исправлять самостоятельно. Как в школе, помните? На дом задавали сделать работу над ошибками. Вот и поработайте, тряхните мошной. Я думаю, пяти косарей для возмещения морального ущерба ей хватит.
– Пятьсот баксов?! – поразился Самсон, который словно проснулся, когда речь зашла о деньгах. – Полштуки из своего кармана этой козе?
– Да, – подтвердил Петрович, глядя на Самсона из-под насупленных бровей тяжелым, как свинец, недобрым взглядом. – Именно полштуки и именно из своего кармана. По двести пятьдесят на брата. Думаю, вы это как-нибудь переживете. Если у вас есть возражения, я готов их выслушать.
Самсон открыл рот. Все-таки из них двоих полным идиотом был именно он. До него даже теперь не дошло, в какой грозной опасности находится его драгоценная шкура. Петрович подумал, что вчера, когда их накрыл Серый, за рулем машины наверняка был Самсон. Ну давай, подумал он. Скажи что-нибудь, возрази. Пришью идиота и по частям в канализацию спущу…
Борис едва заметно толкнул напарника локтем, и тот, спохватившись, захлопнул пасть. Его круглая, украшенная фингалом физиономия приняла по-детски обиженное выражение. Похоже, ему было до смерти жалко расставаться с деньгами. А еще ведь и извиняться придется, никуда от этого не денешься…
– Андрей Петрович, – осторожно подал голос Борис. – Тут такое дело… Это насчет слежки…
– Ну? – неприветливо спросил Мамонтов.
– Понимаете, мы, конечно, виноваты… Но все равно… То есть не все равно, а тем более. Машину нашу она запомнила, а теперь, когда этот козел дверцу помял, ее вообще ни с какой другой не спутаешь. Да и приметная она очень, потому что красная. Может, потому эта баба нас и вычислила? Так вот я хотел…