— Как будто и не рисунок вовсе, до того объемно! — всплескивая руками, ахала Финдис, когда, наконец, получила разрешение взглянуть.
За окном тогда уже вечерело, но изменившийся свет не беспокоил Нэрданель — она давно ощутила в себе способность рисовать по памяти во всем, включая светотени, и не очень-то нуждалась в присутствии модели. Так что беда была не в свете, а в том, что ее визит явно затянулся, и не следовало больше злоупотреблять гостеприимством.
— Рада, что тебе нравится, — она вежливо приняла похвалу и стала собирать в коробку грифели и кусочки разнотонной пастели. Рисунок получился скорее черно-белый, лишь слегка оживленный прикосновениями цвета в волосах и на щеках Финдис.
— Еще как нравится! Мне кажется, я тут живее, чем на всех парадных портретах вместе взятых.
Нэрданель остановилась в своих сборах и с легкой тревогой взглянула на лист. Последнее суждение можно было трактовать двояко.
— Так на то они и парадные… А это просто рисунок…
Она хотела добавить что-то еще, почерпнутое из отцовских уроков, но наметившийся разговор об искусстве и его теории прервало появление Массэ.
— Прошу прощения, Ваше Высочество, ниссэ Нэрданель. Прибыли Ее Величество и Их Высочества. Ее Величество спрашивает, не пожелаете ли вы принять участие в обеде?
На обед — по их домашним меркам уже вполне себе ужин — Нэрданель не осталась, вежливо отказавшись и сославшись на то, что ее ждут дома. Впрочем, так оно и было.
Когда все тот же Тирьо остановил коляску возле калитки перед их домом, Нинквэтиль выглянула в окно и поспешила на крыльцо — встречать. Было очевидно, ей хочется немедленно услышать подробности визита, но давить и выспрашивать она, конечно, не станет. Впрочем, Нэрданель всегда рассказывала сама.
— У нас был ланч на террасе, потом мы гуляли по саду, болтали о разном, а потом сидели в библиотеке, и я ее рисовала, — сообщила Нэрданель, а затем поведала еще о некоторых подробностях, разумеется, умолчав о деталях разговоров и, конечно, о своем неприятном столкновении с принцем.
— День прошел хорошо, — подытожила, дослушав, Нинквэтиль, и ее строгое вытянутое лицо осветилось радостью — она явно беспокоилась, встревоженная недавним странным поведением дочери.
— Более чем. Мы договорились встретиться снова как-нибудь на днях. Может, сходим на прогулку или покатаемся верхом…
И к этому Нинквэтиль тоже отнеслась с одобрением.
Вскоре из Университета вернулся припозднившийся Махтано, семья уселась ужинать. После изысканного и разнообразного угощения во дворце Нэрданель не успела проголодаться, поэтому поданный Ториэль суп и бифштексы с гороховым пюре — у них дома привыкли к простой и сытной пище — только попробовала. Разумеется, это ни от кого не укрылось.
— Детка, неужто ты решила сесть на диету? — преувеличенно удивился Махтано, но все же бросил на жену короткий вопросительный взгляд. — Еще какая-то новая валимарская напасть?
— Нет. Да нет же! — возразила Нэрданель и прыснула, когда отец подкрепил свои сомнения комично-подозрительной гримасой.
— Оставь, — улыбнулась Нинквэтиль. — Ты же знаешь, что такое ланч во дворце.
— Хочешь сказать, чаепитие девочек? Объелись пирожными, и теперь никакого аппетита? А я всегда говорил: здоровый аппетит — залог хорошей работы.
Быстро поймав кураж, он углубился в уже знакомые рассуждения о полезной пище, способствующей умственной и физической деятельности, в порицания ненормированного питания и ярое осуждение голодного творческого запоя.
— …Я это всем своим ученикам говорю! Правда, не все прислушиваются. Вот взять хотя бы Куруфинвэ…
— Кстати, я видела его сегодня. Но он не соизволил передать тебе привета, — вклинилась Нэрданель, решив, что отцовские излияния надо аккуратно прервать.
— Ничего страшного, — отмахнулся Махтано, он во всем был снисходителен к любимому ученику. — Зайдет на днях. Нам надо кое-что обсудить…
И Махтано снова переключился на свое — теперь уже на рассказ о сегодняшних и будущих лекциях и семинарах.
Все время до самого чая они провели в гостиной, обсуждая прошедший день и строя нехитрые планы на завтра. Нэрданель по большей части слушала и кивала, размышляя, а потом сходила в студию за альбомом и карандашами и принялась делать наброски. Смутный зуд, вызванный сегодняшними событиями и разговорами, требовал чего-то — какой-то новой интересной и перспективной работы, идеи. Нужна была эта идея… Нэрданель в задумчивости пыталась нащупать ее, покрывая страницу альбома зарисовками — лицами отца, матери, Ториэль и, наконец, Финдис.
«А что, — подумала она, рассматривая скопление белокурых головок — улыбающихся, задумчивых, пойманных на полуслове, удивленных, внимательно слушающих, — можно попробовать».
Написать полноценный портрет принцессы маслом на холсте — это казалось стоящей задачей. Она знает Финдис, ее характер, она видела другие ее портреты, написанные признанными мастерами. Она должна попробовать сделать по-своему, почерпнув что-то в образцах, но не пытаться копировать их — то, о чем говорил отец, но чего у нее упорно не получалось.
Наутро она поднялась рано, плотно — опять же по совету отца — позавтракала и заперлась в студии. Матери было строго настрого запрещено отвлекать, и та нехотя, но согласилась. Прежде чем взяться за холст и уголь, предстояло определиться с позой, ракурсом, выражением лица. Нэрданель изрисовала еще несколько листов маленькими набросками, затем большими, пока не выбрала — пойманная вполоборота Финдис оглядывалась на зрителя, словно окликнутая им. Губы слегка приоткрыты, глаза открыты широко, а рука непроизвольно тянется к обманчиво небрежно подколотым волосам. Это было естественное движение и естественное выражение лица, которое Нэрданель подметила во время их прогулки по «дикому» саду. Она часто подмечала так позы, гримасы, интересные тени на лицах, словно запечатлевая их в памяти, и потом мысленно перебирала, будто листала альбом.
На угольный набросок ушел чуть ли не весь оставшийся день, но в конечном итоге она его отвергла. Потребовалось еще время, и к тому моменту, когда пора было опомниться и спуститься в гостиную, с холста строго и величественно смотрела другая Финдис — принцесса в высоком кресле с крупными локонами на плечах и тяжелой драпировкой за спиной. Примерно такой ее рисовала Нэрданель в библиотеке, и на полноценном портрете именно такой она смотрелась бы правильнее и привычнее. На следующий день Нэрданель продолжила, и на следующий тоже. Нинквэтиль относилась к этому творческому порыву с молчаливым осуждением, а явно поставленный ею в известность Махтано при каждом удобном случае норовил пуститься все в те же разглагольствования о порядке, распорядке и правильном питании. Он всегда был рационален и последователен в суждениях. Нэрданель не слушала его с очень внимательным видом.
Проблема красок озаботила ее уже с момента начала работы над портретом. Собственно, эта проблема возникала из раза в раз: она садилась писать, делала основу — неизменно хорошую, удовлетворяющую — а затем все портила. И дело было не в скверной технике или безвкусных сочетаниях цветов. Нет. Что-то происходило с лицами, живыми и выразительными в монохромности, когда цвет загадочным образом будто бы крал у них жизнь, превращая в плоские яркие картинки.
Отец возражал:
— Ты сочиняешь. То есть, конечно, замечательно, что в тебе есть критическая жилка, далеко не каждый мастер способен трезво оценить свою работу и не впасть в самолюбование. Вот например… Впрочем, не о нем. Посмотри, как хорошо ты делаешь переходы цветов, какой естественный здесь тон кожи, какие сочные блики…