Говорили, что когда после решения об открытия Музеона было дано объявление о приеме работ, на следующий же день в комиссию пришла эта невысокая тонкая женщина. Про нее ничего не знали, потом только выяснили: живет где-то далеко у подножия Туны, чуть ли не на границе с лесом. Особой дружбы ни с кем не водит и занимается тем, что чинит готовое платье и украшает его недурной вышивкой. В комиссию она явилась одна, но с огромным свертком, а когда его развернула, все до единого остолбенели. Тотчас позвали за всеми причастными, включая, разумеется, короля.
— И что он сказал? — спросила Нэрданель, когда в первый раз услышала эту историю от отца.
Махтано пожал плечами.
— По-моему, ничего. По-моему, он просто пропал сразу.
Наверное, поэтому Нэрданель у короля ничего про его первую жену не спрашивала. А он сам никогда не говорил.
Как бы там ни было, работа никому неизвестной мастерицы стала самым первым экспонатом, сразу же принятым в Музеон. Он же самым первым раз и навсегда занял свое место в том зале.
— Вам нравится? — вырвал Нэрданель из размышлений негромкий голос позади.
— Вы так и будете меня подкарауливать? — справившись с испугом, как бы равнодушно спросила она.
— Вы так и будете врываться в мое уединение? — прозвучало в тон.
Нэрданель зажмурилась на мгновение, куснула щеку, дотронулась до шляпки и только тогда обернулась. Принц неподвижно стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. По всей видимости, она прошла совсем рядом, не увидев его в тени за дверью — неподвижного, в черной одежде на фоне черной стены.
— Я вас не заметила.
— Как всегда.
Нэрданель замешкалась, не зная, следует ли принять это за обвинение или лучше просто пропустить мимо ушей. Хотя ответа от нее явно ждали, но не на этот вопрос. Поднявшись с места, Нэрданель огляделась, внимательно ощупывая взглядом фигуру за фигурой.
— Не знаю, — наконец, произнесла она. — Скорее нет, чем да.
— Вы безжалостно правдивы, — заметил Куруфинвэ, как ни странно, без тени негодования в голосе.
— Я просто правдива.
— И очень гордитесь этим.
— А вы как будто ищете способ меня задеть.
На этот раз Куруфинвэ промолчал, и только губы его чуть дрогнули — то ли в слабой улыбке, то ли в невысказанном возражении. Нэрданель подождала еще, но, не увидев другой реакции, все же добавила:
— Я чувствую тревогу, когда смотрю на все это. Сюжет вроде бы радостный, но эффект противоположный.
— Сюжет?
— Ну… — снова замешкалась Нэрданель, не зная, как сказать об очевидном. — Озеро, поход, основание Тириона…
Куруфинвэ изогнул бровь и, наконец зашевелившись, махнул рукой в перчатке на левый край полотна.
— Рождение, — он махнул направо, — смерть, — описал широкую дугу, — жизнь.
Нэрданель нахмурилась и обернулась:
— Это же коронация. Почему смерть?
— Разве это не финал? И потом: он опускается. Смотрит во мрак. Спрятан от наших глаз.
Нэрданель нахмурилась еще сильнее, взглянула налево. Стоящий в озере мужчина был обращен к зрителю, обнажен, голова его запрокинулась к небу. А руки словно непроизвольно взметнулись к груди — может, он хотел ухватить ими звездный свет? Король же был изображен спиной. Очертания его тела только угадывались под складками мантии, и можно было предположить, что ладони касаются коленей или даже земли. И, хоть сцена и была залита светом, взгляд коленопреклоненного был направлен вниз, перед собой, где по всем законам должно было находиться пятно его собственной тени. И потом действительно выходило: кроме тяжелой с виду мантии, распущенных по плечам волос и венца на них ничего другого видно не было.
— Хм, — наконец, изрекла Нэрданель и резко обернулась обратно к принцу. — Хм.
Тот слегка пожал плечами, имея в виду то ли «не за что», то ли «а как иначе», то ли еще что-то.
— Вам знакомо понятие символизма? — все-таки спросил он, помолчав какое-то время.
— Знакомо, — резко ответила Нэрданель. Еще не хватало, чтобы принц возомнил, будто она неотесанная идиотка.
— Наверное, недостаточно хорошо, — пожал плечами Куруфинвэ, но без осуждения, просто констатируя. — За сюжетом стоит нечто большее, чем сам сюжет. Как за пустотой и чернотой этой комнаты или, взять хотя бы, вашей вуалеткой.
— Я знаю, что такое символизм, — с нажимом повторила Нэрданель и потрогала вуалетку: поднятая на край шляпки, она не должна была ничего значить, просто не мешала смотреть. — Но мне больше по душе честное и настоящее изображение. Без экивоков. Оно изображает мир, как он есть.
— Очень в вашем духе.
— Почему?
— Как я уже сказал: безжалостно правдива.
Нэрданель позволила себе сдержанно улыбнуться.
— Возможно, вы в чем-то правы. Я не люблю ничего приукрашивать. Мир — в широком смысле — должен сам видеть свои изъяны и сам же становиться лучше.
— Я бы здесь поспорил, — покачал головой Куруфинвэ. — О стремлениях украсить, задачах художника и так далее. Но не думаю, что будет интересно: вы ведь себе же противоречите… — увидев немой вопрос в глазах собеседницы, он уточнил: — Портрет моей дорогой сестрицы — она прожужжала все уши. Очередная нарядная каменная девочка.
— Я невысокого мнения о своих рисунках, — все-таки ощущая себя задетой, ответила Нэрданель.
— И это правильно. Но, возможно, лекции в Университете пойдут вам на пользу.
Это уже было смешно. Нэрданель потому и рассмеялась и даже позабыла обидеться сильнее.
— Кто же меня на них пустит?
— Хотел бы я посмотреть на того, кто не пустит, — Куруфинвэ тоже изобразил признаки веселья: изогнул угол рта и вскинув брови.
Вообще-то такая идея приходила ей в голову. Но самой взять и отправиться в стены Университета не хватало смелости, а когда она обратилась с этим вопросом к отцу, тот добродушно посмеялся:
— Зачем тебе эта морока, детка? Если у тебя есть вопросы, я готов сам все растолковать. А Университет — совсем не место для приличной девушки. Не далее как сегодня…
Поэтому вопрос откладывался и откладывался.
— Откровенно говоря, я не думала, что вы интересуетесь искусством, — сказала она, чтобы продолжить разговор — и подальше от неудобной темы.
— Я и не интересуюсь. По крайней мере, не тем красивым хламом, которым наполовину забито это место, — Куруфинвэ махнул ладонью, описав в воздухе окружность.
— А чем тогда?
— Разными… нюансами. Но, кстати, вы поразительно точно попали в свежие новости, — он вдруг оживился, полез за пазуху и вынул из внутреннего кармана сложенные бумаги. Нэрданель не сразу поняла, что это газетный лист.
— Вот, глядите, подобрал утром на почте: «Золотой листок». И такой интригующий заголовок — «Вести из дворца: банальная скука или опасные симптомы?». Так, это вступление, неинтересно… А вот: «Из наинадежнейшего источника в самых приближенных к королевской семье кругах нашему изданию удалось узнать чрезвычайные факты». Нет, вы только оцените — какая патетика. «В приватной беседе с нашим автором свидетель утверждал, что принц, находясь в состоянии глубочайшей подавленности, не испытывает ни малейшего интереса ни к чему, что составляет радости жизни обычного юноши его возраста». Это ладно… «Особенно прискорбно отмечать равнодушие к вопросам искусства, которые традиционно занимают особое место в…», снова ладно, «автор статьи не оставляет надежду, что этот настрой не является признаком тяжелой болезни, здоровью нашего возлюбленного принца ничего не угрожает, и он, подобно…» Хм, это тоже ладно. Да… Подпись: Майрендил Форвиндилион. Как вам?
Нэрданель слушала с нарастающим ужасом. Она уже успела выкинуть прилипчивого журналиста из головы, а теперь не хватало, чтобы принц стал разбираться и без труда выяснил, кто именно подкинул материал для бессовестной галиматьи. Поди потом докажи, что все вышло случайно.
— Это… просто дурацкая статья в дурацкой газетенке.
— Да-да, Майрендил Форвиндилион… «Золотой листок»… Как думаете, он правша или левша?