– Уж ты скажешь. Мой Володя совсем ничего не пьет, кроме пива.
– Зарекаться нельзя. Многие начинали с этого. Лет сорок подкатит, спохватывается: что же я такое делаю, почему лишаю себя удовольствия. И звереют.
– Да ну тебя, Маша, опомнись!
– Раньше-то пил?
– Да если бы пил, я бы за него не вышла.
– Не вышла? Этим, что ли, он тебя покорил?
– Ну уж… – Любушке не хотелось отвечать на эти оскорбительные вопросы. Но была в голосе Маши какая-то внутренняя сила, которой очень трудно противится. Она отвечала Маше, надеясь перехватить инициативу и утереть нос этой гордячке.
– Что он тебе на сей раз купил?
– Да знаешь, – зажеманилась Любушка, – «Диора» везет, духи такие французские, и так, по мелочам. Арбуз хочешь? Завтра угощу.
– Ненавижу арбузы, вода одна. А зачем тебе, Люба, духи? На работу не ходишь. Надьке подари. Ей – в самый раз.
– Ну, знаешь… – задохнулась Любушка. – По-твоему, духи – только для любовников, а в семейной жизни не нужны.
– Не знаю, семейной жизнью не жила.
– А на работе, зачем духи? Тебе вот, в своем алкогольнике – они нужны?
– Мне и с аптекой хорошо. Я ж не о том. Работать тебе надо, Люба.
– Работать или не работать – уж это наше семейное дело, – Любушка подчеркнула последние слова.
– Ну-ну.
– Что ж я – ребенка няне отдай, сто рублей ей заплати, плюс продукты, а сама чуть больше заработай. И муж должен в столовке питаться, желудок портить, так что ли?
– У тебя один ребенок. А другие как?
– Другие как хотят, – Любушка многозначительно посмотрела на Машу, ожидая увидеть на ее лице расстроенность. – Другие вообще без ребенка живут. И без мужа. И – ничего.
– Лучше уж без мужа, – было видно, что Маше больно. – Не всем же такие достаются, как у тебя.
Любушка приняла сказанное за чистую монету.
– Вот подойдет очередь на садик, пойду работать. Дома тоже не сладко сидеть. Вон он, какой растет – за день ни одной живой жилки не остается.
– Опять упрямится? – В голосе Маши была не только обычная женская участливость, но и профессиональная жесткость, словно она узнавала симптомы болезни, с которой борется значительную часть своей жизни.
– Опять. Колотил палкой по холодильнику. Отобрала палку, хлопал дверцей. Прогнала, – упал на пол, закатил истерику. Пришлось наказать.
– Нашлепала? – спросила Маша зло, но тут же сменила тон и мягко, как пациентке, принялась втолковывать: – Не надо, Люба. Не порть ребенка. Лаской. Игрой надо. Придумывай что-нибудь на ходу.
– Не знаю, не знаю. По-всякому пробую. Откуда такое упрямство?
– В садик ему надо. Когда их много, они друг от друга учатся.
– Тебе легко говорить, а заболеет? На справке сидеть? Так и не будешь из болячек вылазить.
– Почему обязательно заболеет? Вовсе не обязательно. Только аденоиды нужно удалить. Он еще от этого капризный.
– Легко сказать. Это же операция…
– Ладно, я пошла. Устала… Сегодня один алкоголик цветы подарил. Пьет мужская братия, вместо того, чтобы женщин любить. Сильный пол, черт бы их побрал…
Люба осталась одна, но не испытала от этого прежнего облегчения. Хоть и занозистая эта Машка, и выставит, как захочет, но с ней тоже не мешает побыть иногда. С ней можно поговорить о том, о чем не поговоришь с Надей, да и с Володей тоже.
Женщины тянутся друг к другу, выбирая порой более сильных природой. Или породой. Ищут не поддержки, не помощи. Вряд ли они могут быть друзьями, а вот врагами могут. Но вражда эта, когда не дают спуска потенциальной сопернице, сродни дружбе.
Эх, Маша! Берется судить других, а сама то? Почти тридцать за плечами, а чего добилась? Если такая умная, что же мужа не нашла? Разговоры о женской свободе – знаем, какая им цена. Запоздалые аргументы совершенно успокоили Любушку. Потом ей почудилось, что щелкнула входная дверь. Она подождала, не Володя ли. В квартире было тихо.
Проснулась от дверного электрического колокольчика, с радостной надеждой накинула халатик, метнулась отворять. Это была почтальонша. Она принесла журнал мод. Журнал этот полагалось по инструкции не опускать в ящик, а вручать адресату под расписку.
Шедевр полиграфии пахнул свежестью заоконного морозца и маслом типографской краски. Знакомое лицо манекенщицы сияло заученной улыбкой. Как тут не улыбнуться, если миллионы женщин устремляются в магазин, чтобы купить эту ткань для демисезонного пальто, договариваться со знакомой портнихой, просить ее, умолять, делать подхалимские подношения, а у этой, на обложке, изначально все есть. Любушке вдруг лукаво вспомнилось, что Володя еще до замужества нашел ее похожей на одну из манекенщиц.
Идти снова спать или заняться изучением журнала?
На кухне горел свет. За столом сидел Женька и деловито поедал колбасу, вернее, закусывал медицинский спирт.
– Давно приехал?
– А ты что не спишь? Нет еще Володи?
– Сегодня обещал. Как слетали?
– Без происшествий. У тебя что нового?
– Духи мне везет.
– Духи? Нормальный ход. Кажись, он же тебе в прошлый раз привозил. Кончились, что ли?
– Это не такие. Французские.
– Нормальный ход. А мы пять человек оперировали.
– Что с ними?
– Пожар. Балок загорелся. Володька то как?
– Нормально. А как он загорелся?
– Откуда я знаю? Комиссия разбирается. Не мое это дело.
– Сильно пострадали?
– Двое не сильно, а трое посильнее. Одного не удалось вытащить.
– Так вы на вертолете?
– Само собой…
– Женя, а тот, как его, ну, этот, директор?
– А-а, с перитонитом? Умер. Там же заражение было… У тебя-то все нормально?
– Все в порядке. А девочка та, что уксус выпила?
– Девочка ничего. Промывание сделали, денек полежала в коридоре, даже в палату не стали класть. Нашла чем пугать! Несчастная любовь, видите ли! И, заметь, сколько этих девчушек было, все понарошку. Взял бы ремень да всыпал… Никто мне не звонил?
– Никто, Женя. Я б сказала.
– Ну и хорошо, а то Надя спит. Сегодня, говоришь, Володя прилетает?
– Жду сегодня.
– Ну и хорошо, в шахматишки сыграем, пива попьем. Я сегодня отсыпаюсь, – Женя будто бы извинялся за свое общение с крепким спиртным напитком.
– Как же не расслабиться, – поддакнула Люба, хотя была в ее голосе дрожь неискренности, ее Володя, несмотря на свою сложность своей работы, проводит свободное время иначе.
Тщательно убрав за собой стол, Женя ушел к себе в комнату, а Любушка осталась листать журнал. Хотелось бы знать, где и кем работают мужья этих женщин, если у них такие благополучные физиономии. Конечно, у Женьки тоже работка – не приведи господи, с того света вытаскивают, самое тяжелое, реанимация. Но ведь Володя подвергает опасности свою жизнь, а не чужую. Кстати, хоть Женька и крутится на двух работах, хоть и летает в санрейсы да еще в медучилище часы прихватывает, получает он все равно меньше Володи.
Забыла спросить про операцию. Но с аденоидами можно повременить. Говорят, до школы нужно удалить. Чем раньше, тем лучше. Может, сейчас решиться? Тогда нужно чтобы Володя дома был. Пусть бы и поговорили с Женькой – мужики, по-свойски. Пусть сам наркоз дает. А то вдруг что-нибудь не так! Мало ли что! Хоть какая-то практическая польза от этого знакомства. Была, впрочем, и другая польза: Любушка чуть ли не первой в городе узнавала о человеческих несчастьях, Женька рассказывал. Будто страшные сказки, слушать его было тяжело. И вдруг становилось радостно. Радость той же силы, что и страх. Словно почва уходила из-под ног. Бросало в глубокую пропасть, а потом возносило на гору. Счастье-то, какое, что не с Володей, не с Вадькой! Судьба благоволит им, всей семье. На фоне чужого несчастья собственное благополучие казалось еще более прочным, а выбор жизненного пути правильным.
Правда, однажды она испытала легкое беспокойство и позавидовала Женьке, когда о них в газете писали. Молоденькая журналистка летала с ними на побережье в совхоз. Дело самое рядовое – преждевременные роды, а восторгов – аж стыдно. Любе и невдомек, да Надя раскудахталась на кухне. Загордилась, стряхнув обычную сонную одурь. Любушка промолчала и лишь подумала, что и ее Володя тоже смог бы, если бы захотел. Но он выбрал небо.