– «Сим заверяю, что в случае моей смерти этот дом, земля, а также корабли «Беспечный», «Дева морей» и «Хлад северный» отходят моему брату, Лоренсу Гальва, в полноправное владение. Кроме того…» Какой же ты идиот, – в сердцах воскликнул Микаэль и бросил завещание на пол. – Помирать, значит, собрался. Просто так, втихомолку!
Он начал дальше рыться в бумагах. Выдвинутый ящик был весь завален скомканными листами. Микаэль выхватил один, выхватил второй, грубо расправил их на столе.
– Так, что тут у нас? «Дорогой Микаэль»? Серьезно? «Мой друг, сможешь ли ты простить меня и понять, когда…» Что? – он перерыл остальные листы. Все они начинались одинаково. «Дорогая Сольвег». Десять листов, на которых было написано «дорогая Сольвег», еще пара слов, а потом все перечеркнуто и скомкано. В одном случае было вроде даже нацарапано «милая», но тут же перечеркнуто тысячу раз. Микаэль растерянно глядел на эти молчаливые признания неизвестно в чем, а потом просто сгреб это все обратно в ящик. По крайней мере, с уверенностью он мог заявить, что сердце Эберта сирин не околдовал ни на миг. Одна беда, видно разум его приказал долго жить, раз он обращается к Сольвег «милая». Но это они еще успеют обсудить и с ним, и даже с самой Сольвег, если придется.
– Он о нас помнит, он нас не забыл, он нас не презирает и не ненавидит. Это всего лишь крохотный уголек старых привязанностей, но, Эберт, друг мой, у меня большой опыт раздувания из мухи слона. Тут я тоже раздую все, что потребуется.
Он протянул руку и забрал один черновик со своим именем себе, затолкал его за пазуху. Лист для Сольвег он брать не стал. Если есть между ними искра тлеющей привязанности, то явно не ему ее распалять, еще ненароком затушит.
– Глупый ты рыцарь, – все бормотал Микаэль себе под нос. – К чему тебе эта чужая диковинка, какая-то волшебная птица, ты мог бы быть счастлив и без нее.
Внезапно он услышал снаружи шаги. Тихие, почти незаметные. Кто-то шел снаружи, по гравию садовых дорожек. Тихий хруст камешков долетал через окно. Микаэль накинул капюшон плаща Эберта, который прихватил с кресла, и вышел на крохотный балкончик. Он был совсем низко, всего в метре от земли.
Рыцаря он узнал сразу. Рядом с ним была прекрасная дама в белом платье. Лунный свет упал на ее серебряные волосы, и южанин со вздохом признал и Каю. Он снова потрогал прицепленный к поясу кинжал. Напасть прямо сейчас? Пронзить клинком ее черное сердце, в котором нет жалости к его другу? Он никогда не убивал прежде людей. Не убивал он и чудовищ. Не убивал и дев, которых в пору сторониться и даже песни о них не петь. Ведь нет ни одной песни о сирине. Есть только страшные сказки. А он, Микаэль, никогда не бывал на войне, никогда не бывал на дуэли. Он отлично обращается и с мечом, и с саблей, в ранней юности побеждал на турнирах – но убивать ему не доводилось и крови на руках его не было никогда. Вот она, так близко. Перебраться через ограду и полоснуть лезвием по нежному горлу. Он сглотнул и внезапное осознание поразило его. А снимет ли это заклятие? Он не знал и крепко сжал зубы, стараясь не зарычать от бессилия. Голоса внизу были внятными и звонкими, от него они не таились.
– Ты устал, мой друг, присядь, отдохни. Видишь, как звездно на небе? Как ярко светит луна, словно невеста. И крохотные лунные феи, каждый день натирают до блеска ее лик, чтобы она так сияла. Протяни руку, мой друг, я научу тебя ткать из лунного света.
Она коснулась волос над его лбом, и он сбросил ее руку.
– Кая, довольно. Не сейчас. Сейчас не время для твоего волшебства, – он устало опустился на садовую скамейку рядом с маленьким прудиком. – Не время. Сегодня я живой, в последний раз, мы так договаривались. Еще даже не полночь. До полуночи я еще принадлежу людям, как прежде. Принадлежу ей… Ей. Кая, не тебе! Сейчас ты не убаюкаешь меня сладкими словами, хотя видит Создатель, я бы так этого хотел. Я устал, Кая, да. Но твоими стараниями отдохну я только в могиле. На мягком ложе с мертвыми белыми лилиями на груди. Вот тогда ты возрадуешься.
Кая стояла рядом с ним, прямая, как стрела. Волосы под стать белому шелку падали на бледное лицо. Если и была она птицей, то сейчас походила на белокрылую голубку. На королеву из снега и инея, которая не понимает и не может понять человека – сердце изо льда у девицы, надо ждать тепла и лета, чтобы вся стужа ушла безвозвратно. Она присела рядом с ним. Хотела положить его голову к себе на колени, но он вырвался.
– Не сейчас. Еще не сейчас. Повремени хоть немного.
– Ты сам просил меня, помнишь? – сирин говорил спокойно и ровно, и голос ее, точно колокольчик медный. – Ты сам просил показать, рассказать, доказать, что ты неправ и несчастен. Что сердце твое, точно черствый хлеба ломоть, им не накормишь голодного. Вспомни, каким ты был. Бумаги, счета, купчие на корабли и товары. Мелких радостей ты не знал, не знал и больших. Любви не ведал, не знал, для чего рыцарю биться с могучим драконом. Моими песнями ты теперь все это знаешь.