– Знаешь… – прошептал он. – Раз уж мне суждено умереть. Раз уж всего через несколько долгих недель меня здесь не станет. Я бы хотел увидеть тебя, Кая-Марта. Увидеть такой, какая ты есть. Будет глупо умереть от волшебной птицы из легенд и песен, а видеть перед собой все время лишь слабую женщину. Исполни мое желание. Пусть хоть это будет твоим подарком.
А дальше у Микаэля все перевернулось в сознании, и он впервые увидел, что ему придется убить – и чтоб спасти Эберта, и чтоб спасти Сольвег. Белое платье исчезло, точно расплавленным лунным светом стекло по коленям. Тонкие руки и тело покрылись перьями, такими длинными, заостренными, цвета меди и белых пятен, как молока. Сильные лапы, на каждой по пять острых когтей, как у медведя в лесу, такими взмахнешь – и грудная клетка раскрыта, а сердце все трепещет на дрожащей ладони. А лицо… У Микаэля по спине пробежал холодок. Это больше не было лицом человека. Глаза, казалось, еще увеличились и зажглись желтым золотом, точно у волка в ночи. Скулы заострились, белые волосы упали на худое, такое худое лицо, обтянутое кожей, как маской. Бледные губы почти не скрывали острых зубов, как иголки. Не мудрено, что сирины питаются мясом. Кая, если это была она, была до сих пор красива, но какой-то странной звериной красой, и мало чем походила на ту девицу у прилавка с медовыми свечками.
– Что скажешь, сир рыцарь, – голос ее был гулким и звонким, точно удар небольшого колокола, и завораживал так же.
– Скажу, что не хочется мне умирать. Даже ради такой прекрасной сказки перед глазами. Моя ты королевна-птица, проклятье мое. Пообещай не ходить никогда на мою могилу. Дай мне поспать в сырой земле спокойно.
«Пора уходить, – прошептал сам себе Микаэль, а сердце его сжималось от боли. – Я увидел достаточно, бедный мой друг. И надо предупредить Сольвег.» Он последний раз бросил взгляд на сирина. Она разорвет его за минуту, если он бросится на нее с кинжалом. Жалкая кончина, да и Эберту он не поможет. Он ползком двинулся к балконной двери, тихо, чтобы со своим звериным слухом Кая не заподозрила ничего. Вновь сквозь полумрак комнаты. Он снова задержался за столом с раскиданными черновиками. Болью снова пронзило сердце, когда он нащупал в кармане клочок письма к нему. Он знал Эберта много лет, но ни разу не слыхал от него таких откровенных слов. Они с Сольвег дороги этому ледяному рыцарю, не знающему ни слов любви, ни привязанности. Он это изредка чувствовал, а Сольвег и не знала ни разу. До чего смешно тасуется эта колода перепутанных карт – Сольвег и не догадывается, что рыцарь влюблен в нее. Знает ли об этом сам Эберт?
Он спустился на негнущихся ногах по каменной лестнице обратно в зал. Народ еще не разошелся. Казалось, никого не волновало, что уже долгое время хозяина нет как нет. В голове гудело, а руки дрожали. Он все вспоминал, где лежит его арбалет. Такое чудище не вызвать на честный бой – обманет, затуманит рассудок, а потом найдут тебя на дороге проселочной. Черной стрелой из отцовского арбалета, именно так. Да и он в ранней юности почти всегда бил без промаха по дыням, что мать растила в саду. Он убьет ее. Убьет и подкараулит. А то, что руки дрожат – так велика ли беда, все случается в первый раз.
Точно пьяный, пошатываясь, он шел среди гостей, выискивая взглядом Сольвег. Где-то в уголке души он надеялся, что она не попала снова в неприятности. Здесь она не самая желанная гостья, с кого-нибудь станется над ней подшутить и обидеть. Сольвег Альбре – злая упрямая ослица, но она теперь под его покровительством, и ему не хотелось бы, чтобы ненужная грусть точила сейчас ее сердце. Он не наврал, когда говорил, что она стала его другом. А за друзей Микаэль привык стоять горой.
Он нашел ее сидящей в темном углу зала. Она сидела, забившись в кресло, и угрюмо ковыряла серебряной ложечкой пирожное. То самое, что советовал ей Микаэль. Изредка она поглядывала на танцующие пары и шевелила ногой в расшитом башмачке в такт музыке. Она была так красива сегодня, так хороша, южанин ожидал найти ее в окружении толпы ухажеров, но нашел сидящей в облаке пересудов. А ведь ей так хотелось танцевать. Он подошел и положил ладонь на спинку ее кресла.
– Сольвег?
Она подняла на него свои зеленые глаза, не потрудившись убрать крем от пирожного с подбородка.
– Я видел их, – выпалил Микаэль. – Видел и Эберта, и Каю, видел, как она обращается, видел и глаза, и перья, и когти, и то, как меняется ее лицо – никому на свете я не пожелаю увидеть подобное преображение. Вслушайся хоть на миг, Сольвег! Поберегись, ради Создателя!
Сольвег только устало взмахнула рукой. Она встала с кресла и набросила на плечи свою накидку.