Сольвег отложила хлеб и неловко накрыла его руку ладонью.
– И что же будет теперь? – прошептала она.
Микаэль покачал головой.
– Я не знаю. Но уже сегодня я слышал от слуг, что поползли шепотки о вине Горных домов. Из этих шепотков скоро возгорится пожар. В тавернах подвыпившие мужички уже грозятся с вилами идти на лагерь. И знаешь, не нам их винить.
– Что будет с Эбертом? – перебила красавица. – Что будет с рыцарем?
– Тихо, – властно перебил южанин и положил руку на ее пылающий лоб. – Тихо, Сольвег. В эту минуту и хотя бы на пару часов прекрати думать об Эберте. Думай лишь о себе. Доктор мне рассказал, Сольвег… Все рассказал.
Сольвег взглянула на него так, будто он ее ударил. Глаза красные, воспаленные. Когда последний раз он видел такую неприкрытую боль?
– Я не могу думать о себе, – прошептала она, не сводя с него горящих глаз. – Только не о себе, только не об этом. Иначе я не увижу смысла вставать завтра с постели. Даже наша дружба не будет стоить того.
Слезы покатились из ее глаз, будто крохотные росинки. Плач тряс ее, но она не издавала ни звука.
– Я сперва же хотела избавиться от нее… – всхлипывала она и говорила. – От него. Отчего же мне теперь так больно. Отчего точно нож в сердце воткнули?
Южанин притянул ее к себе и почти сразу почувствовал, как рубашка пропиталась ее слезами. Утешать плачущих женщин он был не мастак, а потому поступил с ней, как с Каталиной. Просто гладил ее по черным кудрям, точно малое дитя, пока она всхлипывала у него на груди.
– Тише, моя дорогая, – неловко шептал он ей на ухо. – Успокойся. Будет еще праздник у тебя на душе. Будет и солнце, и песни, и танцы. Чай с лимоном, земляника со сливками в знойном июле. Я не провидец, отнюдь, но думается, что и дети у тебя еще будут, родная. Будешь бранить их за дырявые башмаки, за невыученный урок. Будешь сама, тайком от няньки, приносить им сладкие апельсины. А дядюшка Микаэль будет учить их драться на деревянных мечах. Даже девчонок… Глупая Сольвег. Отчего не веришь ты в нашу дружбу?
– Ты покинешь меня, – устало проговорила она, поудобнее устраиваясь в его руках. – Все меня покидают. Даже собственное дитя. Ты найдешь себе добрую жену. Тихую и благородную. С богатым приданным и твердыми принципами. Одно недовольное движение ее бровей – и ты меня позабудешь, добрый друг. С такими, как я, дружбы нет, и нам немного осталось.
– Хорошенькое же будущее ты мне прочишь, – возмутился южанин. – На что мне такая мегера? Вот уж спасибо, кушайте сами. Ох, и глупая твоя голова… Интересно, Эберт догадывался, что ты такая глупая, или только я?
Сольвег коротко улыбнулась. Это было бледно и жалко, но уже какая-никакая победа.
– Глупая, – повторил Микаэль, стараясь не смотреть на нее. – Куда я тебя брошу. Не разбрасываюсь я друзьями. И знаешь что? Когда все закончится. Даже если мы проиграем… Корабль твой в любом случае. Я подпишу все бумаги. Это не прогонит твоей боли, прости. Но ты уже больше не нищенка.
Глава XXXI
Огни города горели ярко, как никогда. Еще были факелы.
Много факелов и из окна они казались ей сотней свечей, зажженных на гигантской люстре. Ветер доносил запах гари, дыма и приглушенные крики. Они снова собирались со всего города. Снова, как и вчера, и позавчера, и даже три дня назад. И всю эту неделю из замка Совета она не выходила. Брат приказал, да она, впрочем, и не противилась. Сама приказала гвардейцам удвоить охрану и разослать патрули по городу. Дала наказ никого не трогать без надобности. В драки не лезть, не нарываться – лишь призывать к порядку. Но увещевать буйный народ и успокаивать его становилось сложнее. Вчера десяток человек собралось около главных ворот и те начали кричать, чтобы она вышла к ним на балкон. Чтобы сказала хоть слово. Чтобы не отсиживалась, не отмалчивалась, будто не ее это город.
Началось это неделю назад, когда на какую-то глупую девчонку напали – а та выжила. От своих людей она слышала, что причина тому Ниле, что это он вырвал ее из-под лап чудовища и, что самое неприятное, рассказал о нем людям. Он оказался глупее, чем она думала. Зря она пустила его в библиотеку Совета, к своим редким книгам. С другой стороны, какой был повод ему отказать. И вот теперь все пошло кувырком. А она сидит которую ночь без сна, глядя воспаленными глазами на отсветы пламени в стеклах.
Мария-Альберта спокойно и неторопливо поправила все шпильки в высокой тугой прическе. В лагерь Горных домов они не сунутся, пока еще слишком боятся. Местные горожане сиринов знают только по сказкам, не знают ни размах их крыльев, ни длину их когтей, ни хитрости и уловок, а слово «оборотень» для них старым страхом покрыто. Пока они еще туда не пойдут. Они будут буйствовать, плевать в чужаков на базаре и требовать, чтобы она выслала гвардейцев Совета вперед. Но выпусти она гвардейцев – начнется война с кланами горцев. И многие из их родни придут к ним на помощь. Она уже слышала, что лагерь ширится, точно муравейник. Война разорит и город, и лишит ее дома. Впервые в жизни Мария-Альберта чувствовала, что загнали ее в ловушку, к которой ключик не подобрать. Да и виноватых так сразу не выискать.