Она потянулась к кувшину вина, который стоял здесь еще до обеда. Полный кувшин, днем она к нему не притронулась, как, впрочем, и к еде – кусок в горло не лез. Вдова Сэрра ни разу не напивалась, да только сегодня хотелось отчаянно. Выпить, чтобы уснуть прямо за столом, долгим тяжелым сном без единого сновидения. Она налила себе бокал, глотнула пару раз, но так и не почувствовала вкуса. За окном послышался звон стекла – кто-то бросил бутылку в ворота. Что может быть лучше тихого вечера. Она взглянула в зеркало и увидела две новые морщинки. Старость подкрадывалась к ней день за днем. Дожить бы до этой самой старости и иметь привилегию проститься с этим миром в постели.
Она осушила бокал еще парой глотков и отставила его. Гул на улице становился все громче. Ночь грозила быть долгой.
– Войдите, – откликнулась она на стук в дверь и откинулась в кресле. – Заходите, мой друг.
– Давно ли я ваш друг, госпожа Сэрра?
– Не цепляйся к словам и закрой эту дверь. Я не в настроении принимать лишних гостей и говорить для чужих ушей.
Морелла затворил дверь и приблизился к ней. Все такой же мрачный, а взгляд жесткий, острый, точно режет железом. И никаких лишних вопросов. За то она и держала его при себе. Потому он и единственный, кому она сейчас доверяла. Госпожа Сэрра вновь налила себе бокал. Чуть подумала, налила и Морелле.
– Пей. А заодно расскажи мне о городе.
Слуга к вину не притронулся. Даже бровью не повел. Ну и как хочешь. Не ей выговаривать ему за гордыню.
– В городе беспорядки и вам о том известно, – без единой эмоции отозвался слуга. – Видели, как от крошечной спички загорается лист бумаги? Точно так же и в городе. Люди боятся идти к Горным домам. Потому идут они к вам.
– Ко мне?
– Именно. Кто хочет защиты. Кто ждет людей из гвардии. Кто мести – вы же впустили горцев в город. Они об этом помнят. Возле нижнего рынка полчаса назад собиралась толпа с факелами. Они направятся к Совету. Извините, госпожа, но сегодня они добьются от вас ответа.
Руки Марии-Альберты похолодели. Дрожащими пальцами она поставила бокал на место. Она не знала, отчего ее так колотит. От гнева, от страха. Может, от холода.
– Глупцы, – глухо пробормотала она. – Бесстыжее мужичье. Они знают, что гвардия Совета будет значить войну. Они этого хотят? Идиоты. Идиот этот Ниле. Я бы решила все тихо, и выследила бы, и убрала виноватых – но нет! Мы хотим лишь язык тесака и дубины.
– Почему вы не хотите войны, госпожа?
Та посмотрела на него устало. За окном снова разбили то ли стекло, то ли бутылку.
– Ты задаешь неумные вопросы, Морелла. Не заставляй меня сомневаться в твоей полезности, – она вздохнула. – Сколько, по-твоему, людей в моем распоряжении? Исолт – не крепость и не военное поселение. Мы порт. Небольшой. Торговый. У меня есть семь сотен гвардейцев, Морелла. Плюс еще две сотни от князя Лето, если он соизволит предоставить своих личных людей. Половина из них – юнцы, державшие мечи и сабли лишь на парадах. А сколько воинов, как ты думаешь, спустится с гор? Ты ведь знаешь, что это не селяне с вилами. А ты? Ты хочешь войны?
Морелла нахмурился и не ответил. Впрочем, ответа она и не ждала. Он ей был нужен отнюдь не для светских бесед. Она вздрогнула и с удовольствием заметила, что собственный взгляд подернулся пеленой. В голове наконец стало тепло и пусто. Вина с юга лучше всего.
– Раз уж ты здесь, расскажи, что умудрился узнать. Как поживает наш рыцарь? Помнится, он был таким милым юношей. Даже жаль мне его. Судьба совсем незавидная.
Голос верного слуги не излучал ни озабоченности, ни сочувствия. Ничего.
– Ему осталось недолго. Пара недель. Может, чуть больше, если силенок достанет. В него вселилось горе, и оно пьет его жизнь, госпожа. Это не то горе, которое прогонишь работой или чаркой эля в шумной компании. Это паразит и пиявка на сердце. Он не жилец. Сирин сработал чисто.
Слегка захмелевшая Мария-Альберта бросила в него скомканным клочком бумаги. И пускай он думает, что захочет.
– Мы говорим о злодеянии и чудовищах. Не думаю, что есть место слову «чисто».