Тот даже не взглянул – ни на почерк, ни на печать. Он все продолжал улыбаться. «Улыбка безумца, – подумалось Марии-Альберте. – Он ведь, кажется, вообще не слышит, что я говорю.»
– Отца не стало, а мать бросилась с горной вершины в самое ущелье. Не взлететь ей было от тяжести на груди.
– Твой отец вдовец уже двадцать лет, – перебила его она. – Морелла, что ты несешь. Ты ведь даже не пил. Прекрати нести околесицу, я приказываю.
– А что еще прикажете мне, моя госпожа? – Морелла, заглянул ей прямо в глаза.
Она уже открыла было рот, чтобы осадить его, но слова замерли во рту. В двери со страшным грохотом ввалился человек. Он был весь в грязи, в копоти, с факелом. С лица его капала кровь из длинного пореза на лбу, а в руке был топор.
– Заждалась? – крикнул он. – Жди, жди больше, пока нас всех здесь на клочки не порвут. Кровопийца!
Он замахнулся и бросил. Топор просвистел мимо ее головы и разбил окно вдребезги. Мария-Альберта закричала. Чужак выхватил из-за пазухи нож, метнулся к ней. Далеко, впрочем, он не дошел. На полпути застыл, смешно раскинул руки. Изо рта потекла тоненькой струйкой кровь. Он с удивлением уставился на кончик сабли, торчавший у него из груди. Затем медленно сполз на пол. Под ним начало расползаться пятно.
Мария-Альберта машинально отодвинула стул, чтобы не запачкать туфли. Ее слуга вытирал саблю грязным платком.
– Спасибо, – прерывисто проговорила она. – Ты меня спас. Да, да, запри все двери, вот так, – добавила она, глядя, как он запирает дверь на засов. – Чтобы никто больше не пробрался ко мне.
Сердце ее бешено колотилось.
– Я повышу тебя, – добавила она, обращаясь к нему. – Ты будешь моим личным шпионом, личным осведомителем, все, что захочешь.
Морелла скривился.
– Оставьте, госпожа… И потом. Мы до сих пор не договорили с вами о моей юности.
В комнате стало тихо. Тикали только ее карманные часики и кроме этого не было ни звука. Даже шум с улицы прекратился.
– Может быть, мы сначала уберем тело? – робко возразила она. – Хотя бы, я не знаю… В окно?
Мужчина пожал плечами.
– К чему же? Он не долго будет мозолить вам глаза, а мы успеем поговорить… Я же сказал вам, что от руки народа вы не погибнете. Видите, мое слово твердо. На чем же я остановился?
Мария-Альберта молчала. Ей хотелось уйти, запереться в своей спальне, но у ее ног лежал истекающий кровью труп и отчего-то она боялась встать с этого кресла.
– Так вот, отца убили, мать бросилась со скалы. Не самое необычное начало истории, скажете вы. Такими драмами и слезами пестрят все страницы книг в ваших библиотеках. Ну что ж, послушайте, как бывает на деле. Я скитался из города в город, иногда побирался на свалках, но все чаще находил дичь в лесу. Знаете, как вкусен бывает свежий олень по утру? Знаете, госпожа, это чувство, когда первые капли крови текут в твое голодное горло?
«Он сошел с ума, – поняла Мария-Альберта. – Окончательно рехнулся. Создатель, помоги, я одна в доме с безумцем.» Она попыталась длинным рукавом припрятать на столе нож, но Морелла заметил это и усмехнулся. Госпожа Сэрра побледнела и отложила его.
– Я потом многих встречал. Таких же изгнанников. С кем-то делил добычу. Кого-то такие, как вы, милые люди закалывали в живот вилами или жгли у столбов.
– Я никого не жгла, – прошептала Мария-Альберта, вжимаясь в спинку кресла.
– Вы может и нет, – покорно согласился Морелла. – А вот муж ваш. Не мало отрядов отправил он в горы. Многие вернулись с победой, с заслугами. Многих наградили орденом королевы.
– Солдаты моего мужа никогда не нападали на мирных жителей, – гордо перебила Мария-Альберта. – Гвардия королевы не мародерствует. Солдаты были посланы убивать только чудовищ. Тех, что прячутся в темных ущельях.
– Не от того ли, – Морелла наклонился к ней так близко, – не от того ли, что в эти самые ущелья вы их загнали?
– Я не понимаю, – проговорила она; сухие губы плохо слушались. – О чем вы говорите. Они воруют скот, убивают коней, не хотят жить в мире, нападают порой на людей… Вы что же, на стороне чудовищ?
Добродушная улыбка тронула его губы. Лицо просветлело. На какое-то мгновение страх оставил ее. Он почтительно поднес ее руку к губам, коснулся ее кожи.
– Дорогая госпожа, я и есть чудовище, – и голос его был сладким, как мед. – Вы и представить себе не можете, как я вас ненавижу.
Он заглянул ей прямо в глаза, и она увидела, как радужки его становятся золотыми, точно у волка в ночи. Скулы заострились, лицо стало звериным и хищным. Она отпрянула, вжалась в кресло. Нет, этого быть не может! Ее же слуга, у нее под носом.