А со стороны они походили на нищий оборванный сброд, отряд обреченных. Что ж, обреченный обычно дерется сильнее. Южанин заметил, что Сольвег и Эберт теперь не шли близко-близко друг к другу. И пальцы их друг дружки почти не касались. Эберт думал о чем-то своем, Сольвег тоже молчала. «Что за кошка пробежала между этими дурнями», – думал Ниле. Он хотел подойти было к Сольвег, но скрытность была предпочтительней.
– До ратуши близко, до дома Совета теперь еще ближе, – ободряюще проговорил Микаэль, завернув быстро за угол. – Быть может, успеем.
Он огляделся по сторонам. До этой части города еще не дошли толпы горцев, не дошли еще и отряды гвардейцев, и разгневанных жителей тоже. В верхнем городе было тихо, все бои велись в нижнем, надо только успеть до масштабной войны.
Он оглянулся посмотреть, как там Кая-Марта и Сольвег, а в следующее мгновение острый клинок коснулся его открытой шеи. Он даже не знал, что суровые горцы умеют орудовать шпагой. Модная нынче штука, их в стране пока еще очень немного. Он медленно сделал шаг назад и сглотнул. Острая сталь все также царапала кожу. Перед ним стояло два горца. За ними двумя прятался человек, которого Микаэль уже видел и которого чуть было не выставил вон в свое время. Как это было давно. Он бросил быстрый взгляд на Сольвег – та была бледная, точно смерть. Это был Магнус, аптекарь.
– Улаф, – промолвила Кая-Марта, смотря на двоих. – Сигур?
– Вот мы и встретились и встреча чудесная, – любезно ответил тот, что был больше и шире. – Держи его ровно, Сигур, чтоб даже не думал и выбраться.
Хмурый мужчина продолжал держать шпагу у шеи южанина.
– Да, держи его, а я пригляжу за вторым, хотя выглядит он, точно мертвяк. Вот так, наша милая Кая, обнаружила в себе новые слабости. Зачем взбрело тебе в голову быть человеком? Теперь ведь так просто тобой управлять.
Он будто играючи царапнул кинжалом Эберта по щеке. Показалась полосочка крови, но рыцарь не дернулся.
– Зря убежала ты, Кая-Марта. Глупо и зря. Я ведь спас тебя, ты должница моя. Я единственный признал твою сущность убийцы и позволил тебе убивать, позволил не прятаться, не таиться. Ты должна была только помочь. Подарить мне Исолт, подарить этот город для Горных домов. Ты даже была послушной маленькой девочкой – что же случилось иначе? Неужто любовь? – Улаф скривился. – Этот глупый южанин? Или твой рыцарь-заморыш? Да я обоих могу разрубить пополам. Сигур, согласен?
Сигур молчал. Он не смотрел ни на южанина, ни даже на шпагу, он смотрел сквозь них, и Ниле было жутко.
– Любовь кидает на глупости, Улаф, мне ли не знать, – ответила Кая-Марта. – А я сделала верный поступок. Посмотри на меня. Посмотри хорошенько, посмотри на каждого здесь. Ты думаешь, в нашей жизни есть место любви?
Улаф хотел было что-то сказать, он уже открыл было рот, но тут вперед вышла Сольвег. Она сделала шаг мимо них, будто горцев здесь не было.
– Магнус, – громко сказала она. – Эй, Магнус. Кажется, тебя я выгнала вон, неужели никак не отстанешь?
Аптекарь успокаивающе поднял вверх руку.
– Сольвег, я объясню…
– Замолкни!.. Замолкни, замолчи, перестань или я затолкаю слова тебе в глотку!
Микаэль давно не видел ее такой. С тех самых пор, как она потеряла ребенка. Ярость вспыхнула в ее слабой душе, как последний оставшийся уголек.
– Я их затолкаю тебе, – говорила она, подходила все ближе; Улаф попытался ее задержать, но она вырвала рукав из его крепких пальцев. – Оставь меня, я не буду бежать! Я лишь хочу сказать пару слов. Пару слов доносчику этому. Это ты ведь, мой милый, привел их сюда?
Она спросила так нежно, провела пальцами по его лицу. Лицо аптекаря дрогнуло, но он ничего не сказал. Сольвег гладила его по щеке, ласкала, точно котенка, а через секунду вонзила отросшие ногти в его бледную кожу. Тот вскрикнул, отпрянул, а на щеке из царапин проступили капельки крови.
– Заканчивай игры, Сольвег, ты безумна, больна! Это та тварь довела тебя до такого, она, не я, уж ее-то я знаю, – он прижал ладонь к пострадавшей щеке и кивнул на бледную Каю-Марту. – Я привел этих горцев сюда, это верно. Но не за вами. Даже не по душу твоего нелепого рыцаря. Только за ней. Она разлучила нас, из-за нее у нас нет больше дитя и любви больше нет!
Сольвег засмеялась громко, истерично и гулко, совсем не девичьим смехом.