– Осторожнее, женщина, – отозвался он. – Я не отправился на тот свет, это правда, но твои объятия могут отправить.
Сольвег не ответила, но отодвинулась. Микаэль посмотрел на нее с насмешкой и неожиданной братской нежностью.
– Что, испугалась, глупая, испугалась? – спросил он ее, оперся на ее руку и попробовал встать. Это у него получилось, но стоял он не очень уверенно. – Не бойся, глупая Сольвег. Мне лестно, что я тебе друг, – он улыбнулся, а потом наклонился сказать ей на ухо. – Только вот кажется мне, кто-то еще очень достоен твоего участия с лаской.
Сольвег украдкой посмотрела на рыцаря. Он стоял над трупом Улафа, а потом стал искать при нем оружие – оружие им пригодится. Кая-Марта шагнула к нему, подошла. Она что-то шептала, но рыцарь молчал. Что ответишь смерти своей? Какая связь между ними? Ей никто не ответит. Рыцарь кивнул. Сольвег не знала, на что он согласен.
Микаэль вопросительно смотрел на нее. Но Сольвег, его храбрая, ехидная Сольвег, только отступила назад.
– Ну?
– Не проси меня, – негромко сказала она. – Ему это не нужно, совсем не нужно, у нас уговор, – торопливо добавила та. – И не спрашивай больше, прошу.
Она отошла к рыцарю, а Микаэль остался стоять, опираясь на Каю и проклиная этих глупых несчастных детей.
– Ты сможешь идти? – спросил его сирин. – Рана не очень глубокая.
Подошел рыцарь и тоже обнял его. Южанин подумал, что еще одно такое объятие и он тут же отправится к праотцам.
– Ох, дружище, – хрипло промолвил он. – Вы со своей барышней весь дух из меня выбьете.
– Я рад, что ты жив, Микаэль, – в глазах Эберта не было ни единой смешинки.
Южанин похлопал его по спине.
– Я тоже рад, друг мой. Я тоже…
– Пора уходить.
Голос Каи-Марты прервал их. Она все так же поддерживала Микаэля под локоть. Все к ней обернулись.
– Да, нам пора. Улаф мертв. Сигур… – она искоса взглянула на тело того, кто так и не стал ни ее суженым, ни ее гибелью. – Сигура тоже не стало. А вот Морелла все еще жив. И горцы все еще в городе. И толпа все еще против нас. Оставаться на месте опасно. Мы шли к дому Совета – к нему нам и нужно идти. Ниле говорит, что он это сможет.
– Ниле-то сможет, – кивнул Микаэль. – Он очень попробует, твой мох, дорогая, оказался очень неплох. Да только идти надо быстрее, чем кажется, – он заглянул в синие глаза Каи-Марты.
– Ты все еще думаешь, что не будет войны? – согласился с ним рыцарь. – Скажи, Кая-Марта, усмирит ли гнев горцев то, что их лидер истекает кровью на площади?
Остальные молчали.
– Ты был, как всегда, прав, добрый сир рыцарь, – пробормотал Микаэль. – К войне этот город не готов совершенно. Да что уж там. Мы никогда ни к чему не готовы.
Глава XXXVIII
А они и правда ни к чему не готовы. Прав был его друг Микаэль, и прав был тысячу раз. Не готов ни Исолт, ни Совет, ни гвардейцы, ни молодая королева в Руаде, о которой давно в портовом городе ни слуху, ни духу, не готовы ни он, ни Сольвег, ни Микаэль, ни девица, которая жизнь его разбила на много мелких блестящих осколков – уже не собрать, да и не нужно. Ноги болели от бега, порез на щеке нещадно щипал, а сам он был в серой грязи и пыли – пожалуй, далеко он теперь стоит от прежнего рыцаря, от рыцаря-торгаша, который так хорошо управлялся с деньгами, счетами и цифрами. Ему это нравилось, впрочем, как стало понятно. И не было в том ни глупости, ни самообмана, и прошлая жизнь влачилась не жалко – она была просто другая. Только Кая-Марта, обычная девица с уличной ярмарки, так просто сбила его с пути – как ребенка.
Что ж, рыцарем он, может, стать уже не успеет, а вот Исолт… Зачем-то Эберт сейчас вспомнил отца, вспомнил, как тот говорил ему о стране и о городе, говорил, что все глупцы, что все не так и не эдак, что скоро начнется война. Да, война. Война перемен. Он ее не застанет, может, и к лучшему. А вот Сольвег? А Микаэль?
Подле него стоял только сирин. Кая-Марта теперь не казалась ни таинственной девой из сказки, ни загадочной тварью из страшных легенд, ни даже той, что жизнь и радость у него отняла. Он глядел сейчас и, признаться, не чувствовал ничего кроме жалости. Жалости ленивой, не острой, обыденной, будто к нищенке у ворот.
– Так глупо ты поступила, вернувшись ко мне, – промолвил сир рыцарь.
Кая повернула к нему худое лицо. Немой вопрос был на нем, немое недоумение.
– Эберт, милый, – прошептала она. – Эберт, ты разве не видишь?
Но он видел, все видел. Она думает, верно, что разум снова ему изменил, что он от страха или от горя стал дурачком – оттого он теперь не боится, не в ужасе, не понимает, где он стоит. Ан нет, отлично он все это знает и видит. И страшно ему, ему ужас как страшно. Вот только не за себя.