Эберт Гальва отлично понимал, что стоят они с Каей-Мартой сейчас на помосте, на простом деревянном помосте, на котором в городе казнили убийц и изменников. На него их обоих загнали – так высоко! А внизу, внизу-то были толпы людей и громкие крики, очень много оскаленных лиц. Эберт вспомнил то утро, когда узнал, что Сольвег, невеста его, его ненавидит. Он был удивлен, он был так озадачен, что вызывает столь сильные чувства – а вот и поди ж ты. Теперь его ненавидит весь город. Каждая толстая горожанка, что слышала на базаре, будто Эберт Гальва привечает убийц и чудовищ. На кол его. И голову с плеч. И бросить под копыта коней.
Он почувствовал, как Кая-Марта невольно коснулась его руки, зацепилась тонким белым мизинцем. Ну что ж, он не отпрянул. Ей страшно. Интересно, для нее все закончится здесь? А для него? Для Микаэля, для возлюбленной Сольвег?
Он позволил себе слабость, отвернулся от собственной смерти и повернулся назад. И Сольвег, и Микаэля держали крепко, чтобы не вырвались. Эберт уже не знал, горожане то или горцы, все перепутались между собой, все сплелись в одну кашу. Друг друга они ненавидели, но этих двоих на помосте ненавидели больше, потому их туда и загнали. А они ведь дошли почти до конца, почти что дошли, вон уже дом Совета, так близко, они ведь прямо под окнами. Эберт уже и не помнил, как все случилось. Кто-то первый заметил их, собрал остальных, а потом началось.
Теперь смерти Каи и Эберта хотят горожане, потому что нет места в Исолте убийцам и чудищам.
Теперь же их смерти хотят и крикливые горцы – они за Улафа мстят, кровь за кровь, чего вы хотите. Эберт не знал, может, их снова предал аптекарь, может, и кто-то еще, теперь уже это не важно.
– Ты знаешь, – ему прошептала Кая. – Они ведь не знают, кого и за что убивают.
Он обернулся.
– Ведь ты не виновен, – она шептала и смотрела прямо в толпу. – Горцы не знают, что у Улафа было чудовище. Что в гневе жители только за это. Что от этого злость, от этого подняли гвардейцев на лагерь. Эта война так искусственна и нужна она лишь одному в этом мире. И никто не знает, за что кровь свою проливает, никто.
Седой, но крепкий мужчина с топором у бедра затыкал ладонью рот Сольвег. Кая глядела ему прямо в глаза. Глядела на невесту его – его, рыцаря, он все же не научился звать ее по-другому. Пока они все еще дышат – она пусть будет его и единственной, а после пусть станет счастливой, как только захочет.
– Эй, – окликнула того Кая-Марта. – Эй, воин, зачем ты держишь ее, зачем ты держишь сестру мою названную? Ты знаешь ее? Ты хочешь ей смерти?
Мужчина плюнул в нее, но не попал.
– Вздерните ведьму уже, – крикнул он прочим.
– Вздерните, вздерните! – подхватила толпа, даже горцы, которые не слыхали ни о ведьмах, ни о сирине в лагере.
Эберт уже не различал их, признаться. Толпа есть толпа. Ни больше, ни меньше. Кая подняла вверх белые руки. Ее глаза вновь стали желтыми, злыми, как у волка в ночи, но перья не проступили сквозь ее плотное платье. Она сделала шаг навстречу толпе. Толпа оскалились, ощетинилась.
– Вы хотите суда или казни? – крикнула Кая.
Каждый крикнул что-то свое, но слово «казнь» Эберт Гальва слышал все чаще.
– Казнь или суд – так давайте последнее слово! – сирин кричал, тонкий голос и не думал срываться. – Не думаю, что кто-то здесь знает, за что ненавидит другого. Я вас просвещу. Я, как-никак, вещая птица, – сирин оскалился.
Толпа стала тише, толпа перешептывалась. Толпа глупа, точно трехлетний ребенок, и отвлечь ее также просто. Кая-Марта все говорила, а рыцарь стоял и молчал. Ему надо было больше говорить в этой жизни, отчего-то каждому есть что сказать – а ему вот нет. Он бы сказал, он бы ответил толпе – но его исповедь здесь никому не нужна. Он хотел тогда исповедаться Сольвег, но та точно воском ему рот запечатала.
Где теперь ты, сир Эберт, и почему место твое на помосте.
– Здесь многие знают меня, – сирин с трудом разомкнул сухие дрожащие губы. – С кем-то жила я бок о бок. Кто-то видел меня, кому-то я улыбалась, кто-то знал мое имя, и чьи-то дети слушали мои песни и сказки. Мои свечи из медового воска у многих стоят по домам, но все же вы меня ненавидите. Знаете, люди, за что? Что вам рассказал тот ребенок, мальчишка, что видел меня? Да вы сами не знаете. Я вам покажу.
Перед рыцарем и толпой снова встала та птица. Перья из меди, когти, как сталь – а глаза, как у серого волка. И в пол-лица. В пол такого прекрасного лица юной девицы. И кто же она, эта дева-соколица, хищная ястребица.
Кая вернулась обратно, как и была, через пару мгновений, будто все было лишь пустым наваждением.