Полина вспыхнула, но поспешила ответить:
– О, конечно!… И тотчас же, дядя Рихард.
Конец второй части.
Часть третья.
1.
Когда управляющий скрылся за кустами, Полина быстрыми шагами направилась к замку. Ее сопровождал драгунский лейтенант. Остальные шли, не торопясь, за ними следом.
Ганс Геллиг, ступив во двор замка, был поражен, увидев там толпившихся слуг, которые при виде его разразились громким „ура!“.
Оказывается, всем уже было известно то, что случилось на реке. И вот вся дворня собралась, предводимая дворецким, которого все они, по-прежнему, продолжали считать своим единственным и полноправным хозяином.
Геллиг шутливо погрозил пальцем собравшимся и поспешил скрыться во флигель.
Едва успел он переодеться, как экономка принесла ему стакан глинтвейна.
– Барышня-то наша, подумайте только, сама приготовила! – не удержалась, чтобы сказать, экономка, знавшая, что Полина очень гордая девушка.
Геллиг с удовольствием выпил глинтвейн, хотя его кровь и без этого быстро текла в жилах и никогда еще не была горячее, чем в только что пережитые им минуты искреннего разговора с Полиной. Выпив глинтвейн, Ганс снова предался приятным размышлениям, решив сегодня не заниматься больше делами.
Когда спустился вечер и ясные звезды, как мерцающие свечи, глянули к нему в окно, молодой опекун освободился от своего полузабытья и вышел на воздух. Пройдя двор, он с осторожностью заглянул на террасу, примыкавшую к заднему фасаду замка.
Обыкновенно там пили чай по вечерам при свете нескольких свечей, вставленных в „дачные подсвечники“. Но сейчас на террасе было темно и пусто.
Наверху, на половине полковника, горел огонь, и в комнатах барона Рихарда также было светло.
Очевидно, после происшествия, чуть не ставшего трагичным, возбужденные нервы каждого из участников требовали отдыха и покоя.
То же самое испытывал Геллиг: он также жаждал покоя и одиночества.
Если бы он встретил на террасе общество, на которое опасался натолкнуться, он поспешил бы скрыться.
Но куда же он шел?… Что его влекло вперед?…
Этого он и сам не мог бы сказать… Но какое-то нетерпение и беспокойство охватили его, и он стремился к замку, словно подле него находилась та цель его бессознательных стремлений, по достижении которой он счел бы себя удовлетворенным.
И Ганс продолжал неслышно скользить, и самому себе даже не признался бы в той цели, которую ему хотелось добиться…
Вдруг в нескольких шагах от него промелькнула какая-то тень. Геллиг задержал свои шаги, с трудом переводя дыхание от сладостного волнения. Когда же чистый, звонкий и мягкий голос тихо вскрикнул: „Ах, это вы, Геллиг!“ – управляющий вздрогнул, и голова его приятно закружилась.
– Вы, Геллиг?… Как я рада видеть вас бодрым и свежим!… Мне так хотелось убедиться в этом… И я бы, наверное, не сомкнула глаз, если бы не встретилась с вами! Я так опасалась за ваше здоровье!
Полина произнесла все это тихим, прерывистым голосом, и Геллиг стоял перед нею молча, слушая ее слова и боясь пошевелиться, чтобы продолжить сладостное опьянение…
– Вы беспокоились о моем здоровье? – наконец произнес он, радостно пораженный, но в то же время с некоторой долей сомнения и неуверенности.
Чуткая Полина уловила это движение его души, произведшее на нее поучительное впечатление. Схватив молодого опекуна за руку, она с горячностью проговорила:
– О, Геллиг, хоть на этот раз не сомневайтесь!…
Голос ее дрожал и рвался, и Геллиг с упоением смотрел на нее.
– Ваше сомнение все равно не в состоянии превратить в лед горячие чувства моего сердца, переполненного к вам благодарностью.
– К чему опять говорить о благодарности. Да и за что благодарить? – сказал Геллиг.
– Ах, мне так больно за те обидные слова, которые отец так необдуманно наговорил вам!
– Но я и не думал обижаться на них! – возразил Геллиг.
– О, вы просто говорите так из гордости.
– Уверяю вас, что нет!… Да и при чем тут гордость?… О, если бы вы знали… – начал он и тут же осекся.
– Договаривайте, прошу вас!… – ободряла его Полина.
– Разве мыслимо для меня обидеть вас? – тихо докончил он.
Личико молодой девушки вспыхнуло, и глаза ее обласкали, словно вливая необходимую бодрость и мужество.
– Неужели вы не поняли до сих пор, что все мои мысли и желания сосредоточены на том, чтобы стать вашим искренним и истинным покровителем, охраняющим вас от малейшего прикосновения к вам жизненных забот и… горя? – пылко продолжал он. – Разве вы не догадываетесь, что это призвание – быть вашим опекуном, призвание, которое было для меня так ненавистно, потому что оно было мне насильно навязано, доставило мне несказанное блаженство при первой услуге, оказанной вам мною добровольно!… И еще большее наслаждение мне было услышать вашу первую благодарность, которую вы произнесли тоже добровольно! – подчеркнул он.