– Ну! готово? Начинаем.
Я не могу пошевелиться. Моё недавнее желание сбылось. Я готов навеки остаться в этой позе, наслаждаясь прикосновением моих пальцев к ломанным линиям этого тела.
– Ну, – вскрикивает Бюгютт, который теряет терпение и толкает меня смеясь.
Я начинаю бороться с моим волнением и соглашаюсь схватить его. Но я не вкладываю в это никакой энергии, я прикасаюсь к выпуклым мускулам, я наслаждаюсь осязанием этих неровностей и этих упругих, хотя и твёрдых выгибов. Я забываю об остальном и больше ничего не хочу. С чем сравнить это ощущение? В нём нет совсем влюблённой страсти, а между тем, оно сообщает моему существу какое-то непонятное чувство, какую-то безумную благодарность по отношению к Создателю. Какая жажда религии и веры! Я преклонялся перед Богом в лице одного из его шедевров.
– Слушай, Лорр! – Скажи, скоро ты кончишь меня щекотать?
Остальные громко смеются; тогда, смущённый, я решаюсь его схватить по-настоящему.
– В добрый час!
Здоровый молодец довольствуется тем, что слегка противится мне. Но этого достаточно, чтобы раздразнить меня. Я увлекаюсь постепенно этой борьбой – точно модель исчезла и оставила художнику страстное желание осуществить произведение, создать искусство, внушённое ею. Новый восторг, может быть, ещё более интенсивный, прибавляется к моему первоначальному очарованию. Я хочу победить! Это борьба Иакова с Ангелом. И если я испытываю ещё радость от прикосновения к этим мускулам, то это напоминает восторг какого-то Прометея, творца людей, какого-то скульптора Жизни.
– Браво, Лорр! – кричат мне Турламэн и другие, видя, что я вхожу во вкус спорта.
В несколько приёмов я заставляю шататься моего противника, который также не перестаёт ободрять меня своей великодушной улыбкой. Он продолжает щадить меня, хотя ему приходится иметь дело с более грубым партнёром, чем он предполагал.
Наконец, он находит урок довольно длинным для первого раза. Моё самолюбие новичка ничем не рискует. Бюгютт роняет меня непреодолимым движением и сейчас же распластывает меня, причём мои плечи погружаются в песок.
– Уф, – говорит он, тотчас же после этого поднимая меня. Он протягивает мне руку, я ударяю по ней своей рукой и говорю:
– Хлопай!.. Это было не без труда!
Мы снова одеваемся и бежим освежиться у прилавка трактира.
Я заходил после этого на атлетические арены, но я не хотел больше бороться, несмотря на уговоры Бюгютта:
– Пойдём же?.. Тогда так хорошо пошло!
– Нет, Тих!
– Почему нет?
– Я себя знаю… Мы друзья, большие друзья, не так ли? Ну, я боюсь взволноваться и рассердиться во время этой игры, слишком пристраститься к ней и желать тебя уронить во что бы то ни стало… В тот вечер, в конце, я чувствовал, что становлюсь дурным.
Он взглянул на меня с изумлённым видом.
– Ах, ты необыкновенный субъект! На свой лад, Лорр… Ты должен лучше знать… Но право, жаль! Как ученик, ты делал бы мне честь.
Я солгал ему, отчаиваясь, что он не поймёт меня; к тому же, я не мог самому себе определить то, что я чувствую.
Всё, что я знаю, это то, что подобное упражнение слишком возбуждает меня. Одного опыта с меня достаточно. Нельзя подниматься во второй раз на небо. Это равнялось бы искушению Бога. Падая снова на землю, можно спуститься пожалуй ещё ниже?
Наш Дольф тянет жребий.
– Вы примете участие, Лорр, не так ли? – спросил меня несколько месяцев тому назад резвый мальчик.
– В чём?
– В нашем деле, в попойке, в день рекрутского набора и на другой день, и ещё на следующий…
Самый набор его не интересует. Вытянет ли он хороший номер или нет, это ему безразлично. В этом событии он видит только четырёхдневный кутёж, следующий за ним.
– Как так? отвечал я. Я давно уже тянул жребий…
– Что же из этого, возразил Турламэн. Бюгютт и Кампернульи в таком же положении… Что касается Кассизма и Зволю, то их черёд наступит только через два года… Это не помешает им принять участие теперь же, не так ли?
– Немного, Дольф! – подтвердили оба юноши.
– Хорошо! Мы повеселимся, Лорр, ты увидишь…
Нет сил избавиться! Приглашение последовало не только от всего сердца с наилучшим расположением, но оно идёт навстречу одному из моих желаний.
Подобно всем другим мальчикам из его околотка Кадоля, в течение двух лет, в ожидании великого дня, Дольф откладывал каждую неделю несколько су из своей заработной платы или из своих доходов, чтобы включить их в свою копилку, доверенную хозяину кабачка, где весельчаки собираются по субботам. В первый год еженедельный взнос состоял из двадцати пяти сантимов с человека; в первые шесть месяцев второго года он поднялся до пятидесяти, и, наконец, в последние шесть месяцев – до франка. К концу срока вся сумма этих взносов представит из себя, круглую цифру, которая до последнего сантима пойдёт на выпивку и прогулки. Подобно другим, я вношу в кассу свой взнос.