Я повторил изустно то, что писал, развивши лишь подробности моей беседы с Нетцлином и высказанные им соображения и прибавил, что отказ в приеме Нетцлина будет скорее всего невыгоден для нас, как проявление нашего нежелания даже выслушать то, что нам приносят от имени союзной страны.
Государь отнесся к этой просьбе совершенно спокойно и сразу же согласился на нее, сказавши мне, что в мысли о необходимости быть ближе к общественному настроению он видит много справедливого и сам находит, что при охватившей общество тревоге, быть может было бы полезно подумать о том, что могло бы быть принято в этом отношении.
Прием Нетцлину был назначен на другой день. Прямо из Царского Села Нетцлин приехал ко мне в самом радужном настроении и сказал, что Государь был с ним исключительно милостив, поручил ему передать кому он признает нужным, что революционное движение в стране гораздо менее глубоко нежели предполагают в Париже, что мы справимся, с ним, что Он, Государь, ждет резкого поворота в нашу пользу в военных действиях с прибытием на Восток нашего флота, и что сам Он серьезно думает о таких реформах, которые дадут большее удовлетворение общественному настроению.
Общий вывод Нетцлина от приема в Царском Селе был самый радужный, и он простился со мною, сказавши, что тотчас по своем возвращении предпримет самые решительные шаги к возобновлению переговоров о новом займе. Он не скрыл от меня, что наш успех в переговорах с Мендельсоном будет служить для него поводом влиять на своих коллег по русскому синдикату. Весть о приеме Государем Нетцлина попала в газеты вероятно через Витте, так как кроме меня Нетцлин говорил только с ним, а я никому ничего не рассказывал, и в газетных сообщениях на самые разнообразные лады {64} развивалась мысль о сочувствии Государя идее преобразований в духе общественного доверия.
Но тут же, как раз на другой день, 18-го февраля, и притом совершенно неожиданно прозвучал резким диссонансом к этой мысли рескрипт на имя нового Министра Внутренних Дел Булыгина, сменившего Кн. Святополк-Мирского. В нем указывалось на распространяющееся в стране забастовочное движение, на вред наносимый им делу вооруженной борьбы с внешним врагом и на необходимость решительной борьбы с ним всеми доступными власти способами и ни одним словом не упоминалось о доверии к обществу и не возвещалось никаких реформ.
Витте был крайне смущен текстом рескрипта, поехал в Царское Село и говорил об этом. Говорил и я на моем докладе, указавши на то, что в Париже просто не поймут этого после приема Нетцлина. Государь не дал прямого ответа, обещал подумать, и через некоторое время - я не припоминаю теперь в точности этого промежутка времени - появился новый рескрипт на имя Булыгина, с повелением приступить к разработке предположений о привлечении населения к более "деятельному и постоянному участию в делах законодательства".
Как известно, этот рескрипт положил начало выработке проекта о созыве Государственной Думы законосовещательного характера, который получил утверждение 6 августа, после длительного и мучительного процесса подготовительной стадии, в котором самое деятельное участие приняли: со стороны Министерства Внутренних Дел - О. E. Крыжановский, со стороны Министерства Финансов - Директор Общей Канцелярии А. И. Путилов, стяжавший впоследствии известность в качестве Председателя Правления Русско-Азиатского Банка, в особенности в пору нашего общего беженства.
Оба эти лица вели прямо противоположную политику в их предварительной работе. Крыжановский тянул вправо, тогда как Путилов явно шел влево, и не проходило дня, чтобы мне не приходилось встречаться с сетованиями Булыгина на то, что работа не подвигается вперед из-за нескончаемых споров с моим представителем.
Булыгин, совершенно несклонный к захвату власти и поддерживавший со мною самые дружеские отношения еще со времени прежней нашей совместной службы в Главном Тюремном Управлении в начале 80-х годов, приехал даже однажды ко мне и показал свой письменный всеподданнейший доклад с изложением целого ряда спорных пунктов по разногласию между Крыжановским и Путиловым, {65} с отметками Государя в смысле полного несогласия Его с взглядами Путилова.
В результате этого, мне пришлось дать Путилову прямые указания идти в согласии с указаниями Государя, у нас произошло крупное объяснение, и Путилов должен был подчиниться, а потом указывал постоянно, что если бы его послушали, то все дело приняло бы совсем иной оборот и не потребовалось бы ни Манифеста 17-го октября, ни усмирения московского вооруженного восстания. Не стоит развивать полной несостоятельности этого взгляда, так как по настроению того времени, никакие либеральные новшества не имели уже влияния на разбушевавшиеся страсти, и последние улеглись только под влиянием решительного подавления Московского восстания.
Весна 1905 года прошла в самом тревожном настроении. Дела на фронте шли все хуже, и хуже. Спешные приготовления к отправке эскадры Рождественского и ее путь кругом Мыса Доброй Надежды держали всех нас в каком-то оцепенении, мало кто давал себе отчет в шансах на успех задуманного небывалого предприятия. Всем страстно хотелось верить в чудо, большинство же просто закрывало себе глаза на невероятную рискованность замысла.
Да мало кто и знал техническую сторону предприятия.
Морское Министерство просто скрывало, что суда были перегружены углем под влиянием опасения не получить его по пути. Правительство не было осведомлено о подробностях. Публика же просто верила слепо в успех, и кажется один Рождественский давал себе отчет в том, что может уготовать ему судьба в его бесконечном странствовании кругом Африки, по пути к нашему дальнему востоку. По крайней мере, когда нам пришлось, еще в 1904 г., как-то встретиться на Невском заводе на осмотре двух легких крейсеров, приготовляемых для его эскадры, и мы разговорились с ним, возвращаясь обратно на пароходе в город он сказал мне на пожелания мои об успехе его трудного дела, - "какой может быть у меня успех. Не следовало бы начинать этого безнадежного дела, да разве я могу отказаться исполнять приказание, когда все верят в успех".
Зима и весна тянулись бесконечно томительно и долго. Вести с пути эскадры были тревожны, а после известного инцидента на Доггербанке, везде чуялись японские шпионы, которых, в действительности, конечно, вовсе не было, так как японцам нечего было пускаться в напрасный дальний путь, и они просто сторожили нашу эскадру у своих вод. Но планов и притом самого разнообразного типа, в морском ведомстве было великое множество, и все они имели часто {66} фантастический характер. Один из этих планов дал и мне не мало хлопот.
Состоявший при Генерал-Адмирале, Великом князе Алексее Александровиче, Адмирал А. М. Абаза, тот самый, который вместе с Статс-Секретарем Безобразовым и Вонлярлярским был душою предприятия на Ялу, - все время после падения Порт-Артура в декабре 1904 года, носился с идеей усилить нашу Владивостокскую эскадру путем приобретения судов заграницею. Немало всяких дельцов и авантюристов обивало в это время пороги Морского и Военного Министерств со всевозможными предложениями услуг по самым разнообразным военным поставкам.
В числе этих господ находился, между прочим, некий американец, Чарльз Флинт, который подал мысль о том, что Чили и Бразилия имеют прекрасный боевые суда - броненосцы и крейсера, - которые можно купить сравнительно недорого, снабдить их русскою командою и перевести во Владивосток, с таким расчетом, что с остатком нашей там эскадры получится грозная сила, способная бороться с японцами и повернуть все военное положение в нашу пользу. Слух об этой затее долгое время доходил до меня только в самой осторожной форме, но не выливался в реальную форму.
Но в конце зимы 1904-1905 года меня пригласили на совещание к Великому Князю Алексею Александровичу, вместе с Генералом Лобко, Государственным Контролером, и этот вопрос встал на официальную почву. Докладчиком по вопросу был Адмирал Абаза, и он с величайшей авторитетностью и апломбом доказывал, что все продающиеся суда должны быть куплены во что бы то ни стало и не справляясь с ценою их. Государственный Контролер поддерживал его самым решительным образом, Морской Министр был более сдержан и указывал на целый ряд чисто практических затруднений к снабжению судов нашим командным составом и к возможности провести их во Владивосток, независимо от того, удастся ли приобрести их или нет.