Его разговор произвел на Меня самое сильное впечатление, потому что он говорил со Мною таким тоном, каким не может говорить человек, желающий скрыть свои истинные мысли.
Между прочим, как бы вскользь, после очень подробного объяснения о том, что Япония вообще не думает ни о каком новом нападении на нас, потому что это было бы просто бедствием для нее самой, да она и не имеет никакого повода быть чем-либо неудовлетворенною, он сказал Мне почти буквально то, что Я прочитал в журнале Совета Министров, в изложении Вашего взгляда.
Тотчас после ухода Барона Мотоно, Я пошел к Императрице, рассказал Ей весь разговор с Японским постом и записал ту его часть, которая Меня особенно поразила".
При этих словах, Государь вынул из ящика Своею письменного стола почтовый лист бумаги и прочитал мне из него следующие слова: "Японский посол сказал мне сегодня (числа я не видел) буквально следующее: если бы мы (т.е. Япония) думала нападать на Poccию, то почему же мы этого не сделали до сих пор, когда вся морская граница, считая Вашу крепость Владивосток, совершенно беззащитна, и мы прекрасно осведомлены, что Вы не начали еще самых основных работ, и даже Ваши техники продолжают спорить между собою, где именно нужно поставить оборонительные сооружения. Ваше Величество имеет полную возможность даже вовсе не строить укреплений, настолько Япония и не помышляет о каких бы то ни было агрессивных действиях, и вся цель моей аудиенции заключается только в том, чтобы доложить Вашему Величеству, словом моей личной чести, что мы осведомлены о тех тревожных донесениях, которые получаются Вами с места, но они решительно ни на чем не основаны и только напрасно беспокоят Вас и вселяют недоверие к нам, когда мы желали бы только одного - закрепить наши взаимные отношения самым тесным и искренним сближением".
Прочитавши эту запись, Государь сказал: "Меня не удивляет вовсе стремление Японского посла убедить нас в {369} миролюбии его правительства, - это его прямая обязанность, но Меня просто поразило, до какой степени осведомлена Япония о положении Владивостока, что посол говорить теми же словами, что и Вы в Совете Министров. Очевидно, что это сущая правда и лучшего аргумента в опровержение тревожных телеграмм Унтербергера нельзя было представить. Но зачем же Военный Министр говорит постоянно, что работы по Владивостоку не идут только от недостатка денег и к чему же отпускать деньги, когда мы не знаем даже где строить и что именно. Это просто ужасно, что мы не умеем ничего делать вовремя и только вводим всякие трения, вместо того, чтобы быстро работать".
"Меня это так волнует, что я остановился на мысли просить Вас съездить на Дальний Восток, повидать Генерала Унтербергера, сообщить ему все, что Вы так хорошо знаете, постараться осветить чем именно руководится он, забрасывая Меня такими тревожными телеграммами, и выяснить в его присутствии, во Владивостоке, расспросом старших начальников по управлению крепостью, в чем же главная причина того, что работы не двигаются, когда деньги на них ассигнованы".
"Я подумал даже, что у Вас прекрасный для такой поездки повод. Вы положили столько труда на Китайскую Восточную дорогу, до Меня доходят самые единодушные отзывы о прекрасном ее состоянии, что Вам, как главному деятелю, просто необходимо повидать дорогу своими глазами и передать всем труженикам Мою благодарность за их прекрасную работу на далекой окраине. Никто не удивится Вашей поездке; для всяких пересуд и неуместных предположений не будет никакого места, да и Вы сами будете боле осведомлены обо всем, что нужно Нам знать не по бумагам, а по непосредственному впечатлению. Мне же будет очень дорого Ваше мнение, и Я буду знать на чем Мне остановиться, когда опять поднимутся всякие споры и несогласия".
Я спросил Государя, говорил ли Он о своем предположении с Председателем Совета Министров или поручает это сделать мне? Он ответил мне на это, что П. А. Столыпин был первым и единственным человеком, с которым Он обменялся взглядом, и очень рад тому, что встретил в нем величайшее сочувствие к Его мысли. Мне не оставалось ничего иного, как только подчиниться желанию Государя, которое было для меня совершенно неожиданным, хотя я давно думал о такой поездке, но не давал хода моей мысли просто потому, что время было настолько заполнено срочною работою, {370} что думать об отъезде хотя бы на 6-7 недель не было просто возможности.
Вопрос был тут же решен в положительном смысле, и я просил Государя начать мои приготовления, мотивируя их исключительно надобностью посещения дороги, не затрагивая вовсе вопроса о Владивостоке и не входя ни в какие переговоры с Военным Министерством, во избежание ненужных трений, тем более, что перепискою в Министерстве. Финансов выясняется все положение дел до мельчайших подробностей.
Государь отнесся очень сочувственно к моему предположению, обещал даже вовсе не говорить с Военным Министром о положении работ по Владивостоку, в связи с моею поездкою на Китайскую Восточную дорогу, и разрешил мне готовиться к отъезду в самом конце сентября или начале октября, закончивши всю бюджетную работу.
Прямо от Государя я заехал к Столыпину, который подтвердил мне, что мысль о моей поездке на Дальний Восток принадлежала лично Государю, что он считает ее очень счастливою и даже совершенно необходимою, радуется тому, что она будет так скоро осуществлена, и заметил, смеясь, что мое появление во Владивостоке и разговоры с комендантом крепости и строителями будут сочтены за самозванное появление, но что этого смущаться нечего, потому что все будет покрыто и личною волею Государя и присутствием Генерал-Губерногора.
Я забыл еще упомянуть, что Государь сказал мне прощаясь, после доклада, что Он увидит меня еще перед моим отъездом на Восток, так как Его поездка в Италию состоится, вероятно, не ранее самого конца сентября, и будет еще не мало времени до того, после Его возвращения в Петергоф или Царское Село.
Началась спешная работа по бюджету и такая же - по приготовлению к отъезду. Из Харбина вытребован был прекрасный вагон Китайской восточной железной дороги, подобран был небольшой состав моих спутников из Директора моей Канцелярии Е. Д. Львова, Председателя Китайской дороги А. Н. Вентцеля, управляющего контролем дороги Жадвойна и Секретаря Правления.
За несколько дней до моего выезда должен был выехать Командир Отдельного Корпуса Пограничной Стражи Генерал Н. А. Пыхачев, и по особой программе отобран был весь матерьял, который нужно было иметь под руками при этой {371} поездке, по всем вопросам дороги и по делам Дальнего Востока.
В первых числах октября, не то 2-го, не то 4-го, мы выехали с остановкою в Москве, по просьбе Биржевого Комитета, который хотел высказать мне свои пожелания в связи с отменою порто-франко на нашей Восточной границе.
Можно сказать без преувеличения, что с Москвы началась та особая атмосфера внимания ко мне, которая сопровождала меня до самого моего возвращения домой.
Я не был еще в Москве с самого моего назначения на должность Министра Финансов и об этом мне не раз говорили с известною горечью как прежний Председатель Биржевого Комитета Найденов, так и преемник его -Крестовников.
Они отлично знали, конечно, что мне было не до посещений Москвы, как в первый период моего министерства во время русско-японской войны, как и во всю пору второго периода, с апреля 1906 года. Уклоняться от остановки в Москве, на этот раз с утра до вечера, мне не было, конечно, никакой причины, и я охотно принял сделанное мне предложение, тем более, что и независимо от моей поездки на Дальний Восток, в Министерстве Финансов был уже окончен разработкою вопрос о тарифных льготах по доставке русских товаров в Харбин, где московское купечество успело уже построить особый павильон для торговли нашею мануфактурою, с целью конкуренции японской мануфактур.
Его инициативе принадлежала мысль о желательности установись двоякого рода тарифные ставки - пониженные против обычных, для перевозки, малою скоростью, в обыкновенных и товарных поездах, но с известным преимуществом, в смысле больший скорости перевозки, и особые, хотя и более повышенные ставки, для перевозки определенных количеств мануфактуры в пассажирских поездах.