{411} На этом все дело и кончилось и за все время последующих лет, до самого моего ухода из активной работы, я более об этом отчете ничего не слышал и никаких инцидентов, связанных с ним, по крайней мере, в открытой форме, не произошло.
{412}
ГЛАВА V.
Бюджетная работа и прения в Думе по государственной росписи на 1910г. - Сухомлиновский проект упразднения крепостей Привислянского края. Поездка Столыпина в Сибирь. Попытка Столыпина и Кривошеина изъять Крестьянский Банк из ведения Министерства Финансов и вызванный этой попыткой конфликт со мною. - Мои аргументы, против изъятия и доклад Государю по этому вопросу. - Моя поездка во Францию. - Инцидент с бумагами, гарантировавшими счет Лазаря Полякова в Государственном Банке.
Возвращение мое из поездки на Дальний Восток совпало, как я уже упомянул, с самым разгаром бюджетной работы Государственной Думы, и мне пришлось буквально без всякой передышки окунуться в эту работу. Государь не уезжал в этом году в Крым.
Бюджетная работа в Думе протекала в этом году в тех же исключительно благоприятных условиях, как и за два предшествующие года.
Бюджет был составлен и подписан мною еще до моего выезда. Впервые, за все время существования Думы, с 1907 года, государственная роспись была сбалансирована без обращения к займам для покрытия даже чрезвычайных расходов. Прекрасный урожай 1909 года отразился самым благоприятным образом на всем поступлении доходов, и нажим на Министерство Финансов всех ведомств под влиянием этого благополучия дал возможность значительно шире исчислить все расходы. Тон моей объяснительной записки к росписи носил поэтому на самом деле очень бодрый характер и повлиял на самую встречу со мною бюджетной комиссии Думы, как только я появился в первом, по моем приезде, заседании ее. Помогло и то, что в пределах общего разговора о том, что я {413} видел и слышал и с каким общим заключением вернулся я из поездки, я имел возможность рассеять впечатления представителей Амурской и Приморской области, которые только повторяли прежние опасения Генерал-Губернатора Унтербергера, но на смогли опровергнуть моего заявления о том, что теперь его мнение о грозящей нам опасности совершенно изменилось.
До моего возвращения Дума не успела рассмотреть еще ни одной сметы, и с 15-го ноября и до половины февраля, за вычетом очень короткого перерыва для Рождественских каникул, я опять почти не выходил из Думы, участвуя во всех заседаниях бюджетной комиссии. Общие собрания были в это время очень редки.
Эти два месяца совместной работы носили на этот раз какой-то исключительный характер. Как будто не было никакой оппозиции. Запросы и замечания, обращаемые ко мне, носили самый мирный и даже лично ко мне предупредительный тон, несмотря на то, что ни Шингарев, ни более крайние его друзья слева не скупились на многочисленные запросы. Обычной придирчивости не было и в самой формулировке вопросов.
Результатом такого настроения было то, что в половине февраля 1910 года бюджетная комиссия внесла в Общее Собрание полный свод рассмотренной ею росписи со всеми исправлениями в доходах и расходах, и 12-го февраля Дума приступила к общим прениям, занявшим три дня, и уже после 16-го прямо перешла к рассмотрению отдельных смет или так называемых №№ по своду росписи.
Начало общих прений предвещало такое же "именинное" отношение, по выражению одного из остряков Думы, депутата от Симбирской губернии Мотовилова, как и то, которое царило в Комиссии.
Я говорил тотчас после Председателя Комиссии Алексеенко, не пустившего по моему адресу опять ни одной шпильки, и говорил совершенно объективно и спокойно.
Столыпин и большинство Министров присутствовало во время моей речи и опять приветствовали меня в павильоне самым дружеским образом. Не было недостатка в очень больших проявлениях симпатий и со стороны членов Думы, в большом количестве заходивших в нашу среду после моей речи. Не было недостатка также и в громких аплодисментах и во время самой речи. Но не успел я сойти с трибуны, как мое место занял и на этот раз мой обычный оппонент Шингарев, а за ним и другие мои друзья из оппозиции, и потекли {414} те же речи, которые раздавались и в два предыдущие года и которых никто не слышал ни от них, ни от кого-либо из представителей оппозиции вообще во время всех прений в бюджетной комиссии.
Удивляться этому не приходилось, но невольно поднимался вопрос - зачем же молчали они раньше, к чему скрепляли своею подписью вполне корректные протоколы заседаний комиссии, не оставивши в них ни малейшего следа своего неудовольствия.
Опять и опять пришлось молчаливо сидеть часами и выслушивать то чему многие сами не верили и, конечно, в душе своей сознавали, что поступают неправильно и делают это только для того, чтобы "насолить" правительству, получить одобрительные отзывы своей же печати и наговорить лично Министру то, что не имело под собою никакой правды.
Два дня прошли в таком времяпрепровождении. Но когда эти нападки дошли, уже до апогея, молчать более не было никакой возможности, несмотря на то, что и оппоненты, как и я, отлично понимали, что из их речей не выйдет ровно ничего, и роспись, которую они так критикуют, будет одобрена ими же, да и сами они прекрасно сознают, что она составлена безукоризненно, что наши финансы находятся в отличном состоянии, и что весь финансовый распорядок не дает им ни малейшего права на то несправедливое и даже обидное отношение, которое ими опять проявлено.
16-го февраля я выступил с моими вторичными объяснениями и не оставил ни одного существенного вопроса, из числа выдвинутых моими противниками, без ответа.
Я имел, по общему признанию, большой успех. Часто моя речь прерывалась бурными аплодисментами и, независимо от того, что судьба росписи была давно решена, я имею право я сейчас сказать, что поле сражения и на этот раз осталось за мною, в смысле моральной правоты.
По поводу рассмотрения в этом году отдельных смет Министерства Финансов не стоит много говорить. В нем произошло, без всяких изменений, все то же, что происходило и но сметам на 1908 и 1909 год; но в прениях Думы по Крестьянскому Банку, и приуроченных, как всегда, в смете Особенной Канцелярии по Кредитной части, мне приходится остановиться потому, что они послужили преддверием к одному обстоятельству, о котором мне придется говорить в моем последующем изложении.
{415} В заседании бюджетной комиссии по указанной смете Крестьянский Банк занял довольно много места. Обычные специалисты по деятельности Банка - Шингарев, Кутлер и наиболее резко настроенный против Банка, как и в прежние годы, ковенский депутат Булат - задали мне, разумеется, и на этот раз длинный ряд вопросов, в особенности, относительно повышенных цен, по которым покупает Банк земли у помещиков и продает их крестьянам, вовлекая их, так сказать, в невыгодную сделку, потому что они должны платить за землю цену, искусственно повышенную в пользу продавцов-помещиков.
Председатель бюджетной комиссии Алексеенко заметил им даже, что возбуждаемые ими вопросы не новы и повторяются ежегодно, но всегда разъясняются Министром Финансов самым убедительным образом и поэтому можно было бы на них не останавливаться слишком долго на этот раз, так как едва ли деятельность Крестьянского Банка могла измениться существенным образом при том же руководителе.
Мои оппоненты были вообще очень благодушны, задали мне ряд вопросов в совершенно приличной форме, получили на них подробные разъяснения, и протокол заседания зарегистрировал эти вопросы и ответы и никаких заключений, неблагоприятных для Банка, вынесено не было.
Но в прениях по той же смете и по тому же предмету в Общем Собрании Думы произошли нечто совершенно иное.
Кутлер и Булат, поддержанные также бывшим акцизным чиновником Дзюбинским, депутатом от Енисейской губернии, - выступили с самыми резкими суждениями о деятельности Крестьянского Банка и перенесли весь вопрос о его политике снова на трибуну, а через нее и на страницы оппозиционной печати.