Вошли мы в отведенное нам отделение совершенно пустого вагона 1-го класса и не поверили своим глазам: образцовая чистота, тепло, бархатные диваны, графин с водой, электрическое освещение, ни соринки на полу. Жена, как только села на свое место, перекрестилась и сказала: «Господи, да ведь это рай, где это мы?» — и моментально уснула как убитая, после пяти бессонных ночей. Я не смыкал глаз. Сознание спасенной жизни чередовалось с мыслью о разлуке с родиной и со всеми, кого я оставил на произвол судьбы, было и радостно и горестно, и порою какое-то безразличие притупляло остроту того и другого.
Через два с половиной часа мы подъехали к Выборгу. Я с трудом разбудил жену, мы вышли на платформу, где какой-то господин в цилиндре искал уже нас.
Это и был комендант города, директор Карельского народного банка Рантакари, знавший меня тоже понаслышке, а может быть, даже когда-либо обращавшийся ко мне. Он повел нас к выходу, посадил на приготовленного извозчика, сам сел на другого, попросил извинения за то, что, получив поздно извещение о нашем прибытии, не мог приготовить нам лучшего экипажа, и привез нас в гостиницу Андреа. Было ровно 12 часов ночи. В ту минуту, когда мы вошли в ярко освещенный вестибюль, из соседней, еще более ярко освещенной столовой раздались, точно по какому-то волшебному заказу, звуки моего любимого глинкинского романса «Не искушай меня без нужды». Каюсь, я просто остолбенел, и немного не хватало, чтобы я расплакался.
Мы наскоро поужинали и легли спать в чистую постель, ясно понимая, что никто не придет и не арестует нас больше. Начиналась новая, скитальческая жизнь.
Она дала нам вначале несколько отрадных минут, скрасивших тяжесть разлуки с родиной, но затем привела нас к таким глубоким и беспросветным разочарованиям, что часто приходилось спрашивать себя — стоило ли спасать жизнь, если она обратилась в бесконечное проживание на чужбине.
Во вторник, 5 ноября, я спустился вниз раньше жены, чтобы заказать кофе.
В столовой навстречу мне поднялся высокий, немолодой человек еврейского типа, назвал себя Гуревичем и проявил такую неподдельную и бурно выражаемую радость видеть меня живым и спасшимся из рук большевиков, что он просто меня растрогал и привел в величайшее смущение.
Его первые слова были: «Вы не знаете меня, но я давно знаю вас и горжусь тем, что первым вижу вас здесь, и прошу вас, окажите мне величайшее одолжение, разрешите мне помочь вам, чем только я могу. Я располагаю сейчас свободными средствами и прошу вас об одном — возьмите столько, сколько вам нужно, чтобы не нуждаться ни здесь, ни за границей, куда вы, конечно, должны ехать».
Горячо поблагодарив его и отклонив прямую материальную помощь, я воспользовался им в целом ряде мелочей. Он отвез меня к его знакомому местному губернатору, чтобы дать мне законный финляндский паспорт на время нашего пребывания в Финляндии, проводил в фотографию меня и жену, ездил со мной в полицию, разослал во все концы Финляндии телеграммы о моем благополучном приезде всем моим знакомым, которых я мог назвать на его вопросы, — Шайкевичу, Блоху, Грубе, Савичу, вызвал их всех на свидание со мною, ездил в банк менять небольшое количество русских денег, которое мне удалось вывезти из дома, и вообще, за весь день буквально не знал, как и чем помочь мне.
Этот первый встречный в Выборге еврей, никогда не обращавшийся ко мне ни с какими просьбами и не получавший от меня никаких одолжений, проявил по отношению к нам такую теплоту и даже нежность, что мне хочется и теперь, издалека, сказать ему слово глубокой и самой искренней благодарности.
Во время моих передвижений по Выборгу с Гуревичем мне пришлось испытать еще одну отрадную минуту. На улице мы встретили члена правления Международного банка Я. И. Савича. Он не знал о моем приезде и думал, как и многие, что я уже погиб. Нужно было видеть, с каким криком радости он встретил меня, бросился ко мне на шею и несколько раз поцеловал меня. Проходившие мимо нас невольно останавливались и, видимо, недоумевали такому проявлению радости.
На другой день, 6 ноября, рано утром, мы съездили на станцию Вуоксенниска к принцу Ольденбургскому, повидать его и графиню Сольскую, и вернулись уже довольно поздно.
Через день, в четверг 7 ноября, вечером, в хорошем спальном вагоне мы уехали в Гельсингфорс, где наутро в пятницу встретили такой же радушный прием, и проведенные там пять дней прошли совершенно незаметно. Там мы получили пересланные нам кое-какие наши вещи, как было условленно еще до нашего выезда. Мы переоделись, приняли приличный вид, повидали довольно многих, три раза даже были приглашены на завтрак и обед, ответили тем же, и 14-го днем уехали в Стокгольм, предварительно оказав внимание шведскому посланнику генералу Брендстрему, который за день до нас проехал в том же направлении из Петрограда, чтобы более не возвращаться туда…